Из дневников писателя А.Н. Тимонена

(10 февраля – 14 мая 1945 г.)

10 февраля 1945 г.

<…> Сегодня в 8.30 утра выехали на платформе грузовой машины из Мариямполя. Около 11 часов кончилась Литва. Из города Киркилай мы прямо с ходу налетели^[1] в Германию, в город Эйдткунен^[2] (эти два города отделены друг от друга только маленькой рекой, которая и служит границей). Еще с города Киркилай я увидел через реку большую вывеску на желтом фоне: «Германия». <…>

Лозунги, выведенные уже нами, выделяются ярче, чем рекламы немецких фабричников и лавочников. По всей длине стены идут фразы: «Прусские русских всегда видели» (Суворов)^[3], «Здесь Германия, логово фашистского зверя. Бейте его до полного уничтожения»…

Здесь Германия. Это можно заметить и по следам войны. Город Эйдткунен, видимо, прежде город темных переулков, бесчисленных пивнушек и кабаков, теперь превращен в руины. Разрушение произведено со злобой и ненавистью, со стремлением не оставлять камня на камне. <…> Мы едем. Навстречу попадаются женщины, дети – в повозках с домашним скарбом, запряженных лошадьми и быками. Многие идут пешком. На дороге по колено грязь. Пронзительный, сырой ветер. Снега почти нет. Они идут озябшие, усталые, с тупым ничего не выражающим лицом. Они идут навстречу тысячами, колонна за колонной, целый день. Когда кончается колонна беженцев (они литовцы, освобожденные нашими войсками), начинаются новые колонны – военнопленные. Укутанные лохмотьями шинели, по колено в грязи, усталые – с тупым лицом, не обращая внимания на наше любопытство и насмешки. Их ведут тысячами. Город Гумбиннен^[4]. Большой город. Кто не видел, какие следы оставляет война, пусть смотрит на город Гумбиннен. <…> Большинство домов – руины до самого основания. <…> А сколько я сегодня видел таких городов! Мы ехали более 200 км, а города расположены через каждые 10–20, и каждый из них больше нашего Петрозаводска. <…>
 

11 февраля 1945 г.

<…> Сели в новую машину и направились в город Фридланд^[5]. Обыкновенный торговый и железнодорожный город. Руины и развалины. Ненадолго остановясь, мы ехали дальше. В одном селе (даже названия не приметил) состоялась пересадка. Мимо посадочного пункта, где ждали машину, шла бесконечно длинная колонна немецких беженцев, возвращающихся на свое место жительства. Что о них можно рассказать? Во время этой войны я видел много беженцев на родине… Знакомая картина: люди, усталые, по колено в грязи, измученные, идут бесконечной толпой по грязным и липким дорогам. На детских колясках нагружены и дети, и всевозможный домашний скарб. Дети плачут без слез – они уже выплакали свои слезы, они уже устали плакать. Мать тащит по грязи коляску и не обращает внимания на плач своего ребенка. Она наслушалась плача и жалоб детей. Они идут мимо хаоса, где разбитые телеги, убитые коровы и лошади, разбитые корзины, вываленные в канаву матрацы и посуда лежат непроходимой кучей. Они идут мимо и не обращают на все это никакого внимания. Они видели все это, они насмотрелись на все это, их уже ничем не удивишь. Я долго наблюдал за одной парой. Старик, лет 75, вел за руку больную старушку в таком же возрасте. Они были одеты хорошо, по старой моде, старик с белой бородой, в очках, видимо, врач или ученый. Старушка еле двигалась на ногах. Они брели по липкой грязи медленно-медленно. Старик, видимо, решил ни за что не оставить свою старушку, а умереть вместе, если это необходимо. <…>

Я смотрел на эту жалкую толпу беженцев с каким-то удовольствием. Я слишком хорошо помню, как шли беженцы у нас на родине в 1941 г. Пусть они, немки, тоже испытают войну, горечь потери родного крова, пусть они тоже бредут по грязным дорогам в холоде, под дождем и ветром! Пусть они тоже увидят трупы, пусть увидят пожарища, руины и развалины! Это не жестокость, это справедливость! Немцы затеяли войну. Они торжествовали в 1941–1942 гг. Тогда мы страдали. Теперь на нашей улице праздник. Теперь мы торжествуем. Пусть теперь немцы страдают.

<…> Ночь в Восточной Пруссии. Дождь. Темно. Ветер. Куда ни смотри – пожар. Воздух наполнен одним непрерывным шумом моторов. По всем дорогам во все направления идут непрерывные колонны машин. Они идут с открытыми фарами. Колонна за колонной, машина за машиной, непрерывно, с вечера до утра, с утра до вечера. Регулировщицы – девушки, строгие и точные, как часы. Их ответы короткие и деловые. Капает дождь, дует отвратительный ветер. Пылают пожары. <…>

Военная автомобильная дорога (ВАД). <…> Город за городом, развалины за развалинами, деревня за деревней, вилла за виллой – мы мчимся вперед. <…> Все разворочено, сожжено, разбито, разрушено, разгромлено – только ВАД исправная. Малейшие неисправности немедленно ликвидируются. Машины мчатся вперед. Все то, что не нужно, все то, что мешает нашему движению вперед по ВАД, перекинуто в канал. Там лежат перебитые танки, трупы людей, лошадей и коров, перебитые и разбитые машины, телеги, самовары, матрацы, корзины, посуда – только ВАД, чистая и гладкая. Немки с детьми и стариками бредут по краям дороги в грязи. Им нет места на асфальтированной дороге. <…>
 

12 февраля 1945 г.

<…> Остановились на несколько часов в городе Бишофштейн^[6]. <…> В городе, хотя он разрушен не меньше других, восстанавливается порядок. Немецкое гражданское население мобилизовано на очищение руин и развалин. Я наблюдал за их работой внимательно, постарался влезть в душу работающих. Я нашел там злобу и презрение. Этого не скрывают [ни] притворные улыбки, которые они нам бросают, ни вежливое склонение головы перед нами. Они работают очень неохотно, с пренебрежением обращаясь с лопатой. Во время их работы в городе раздались два сильных взрыва (наши взрывали старые дзоты противника). Молодые немки вскрикнули испуганно, но пожилые повернулись к взрывам с какой-то радостью, с внутренней надеждой. Разочарованные, они продолжили работу. <…>

Сколько я слышал рассказов о грубом обращении с немецким населением. В этом нет хвастовства и нет стыда – об этом рассказывают, как об обыденном, все это в порядке вещей. Бойцы мстят. <…> Под угрозой суда военного трибунала это запрещено, запрещено мародерство, грабежи, поджоги, ненужная жестокость с немецким населением. Уже восстанавливается порядок. Но злоба против немцев останется. Ее не изжить приказами. Один майор своим рассказом об одном бойце подтвердил это. Боец говорил ему: «Так я спокоен и тих. Но в бою меня не удержишь. Немцы повесили брата, сожгли маму в родном доме, изнасиловали и убили сестру и невесту». Разве его удержишь! Справедливы ли против него приказы и наставления о гуманизме? <…>
 

14 февраля 1945 г.

<…> Решил облегчить свой груз. Расстался с грамматикой русского языка (я таскал ее из Карелии), выбросил старую фуражку, пару белья, чистую бумагу, портянки. Вчера я выбросил также много вещей. Много выбросил такого, с чем было грустно расставаться. Видимо, я должен скоро выбросить все, только этот дневник я буду носить до последнего.

Заговорили об уехавших на легковых машинах майорах. Один лейтенант из моей команды с какой-то горечью сказал: «К чему мы ему. Он тыловой работник, по агитации, а мы попадем прямо в мясорубку». <…>

Дорога усеяна разбитыми танками, разгромленными когда-то, перекрытыми тачанками крестьянского образца, множеством разбитых велосипедов (их на каждом шагу), тряпками, посудой, трупами людей и животных. Убитую женщину я видел на дороге. Голая. Опухшая. Обнаженные половые органы, посиневшая, с вывалившимися кишками. Очень хотелось бы не вспоминать об этой картине. Нет, я должен вспоминать войну.

Офицеры моей команды молодые по возрасту, но все бывалые воины. О подвигах, о героизме они говорят с какой-то иронией. Они всю войну провели на передовых позициях, каждый из них по нескольку раз ранен. Они смотрят на войну не как на парадный марш, героизм и подвиги, они смотрят на войну как на тяжелый, опасный и отвратительный, но необходимый труд.
 

16 февраля 1945 г.

<…> Попали в город Мюльхаузен (Mühlhausen)^[7], где нашли пустой дом, картошку, мясо, посуду, дрова – приготовили славный обед. Поздно вечером приехали в политотдел армии и устроились при армейском резерве. Здесь мы смотрели кинокартину «В шесть часов вечера после войны». Эту картину я смотрел в городе Киров с Клавой. Тогда я не обратил внимания на то, что картина слишком легкая, ничего не дает зрителю. Если бы война в самом деле была такая, хорошо бы было воевать. <…>

Офицеры моей команды завели разговор о будущем. Оказывается, здесь большая убыль офицерского состава. За месяц через резерв пришло около 350 человек одних политработников. Примерно две недели тому назад здесь был один майор. Теперь он уже давно лежит в госпитале в Москве. Ему посчастливилось, говорят здесь. Попал в госпиталь. «Наше дело какое? – рассуждал младший лейтенант Андреев, едущий с курсов. – Шесть месяцев учился, а как попадем на передовую, два раза успеем крикнуть “ура” и уже в расход. Сегодня здесь, завтра будем в дивизии, а послезавтра в могиле или в госпитале». В этом разговоре не чувствуется боязнь. Нет, это ирония. Меня поражает какое-то равнодушие при этих рассуждениях.

Вчера утром в городе Бартенштейне^[8] мне нужна была веревка для упаковки вещей. Пошли в один пустой дом. Все комнаты шикарно оборудованы: дубовые шкафы с тяжелыми зеркальными дверьми, множество драгоценных электроприборов, радиоприемников, телефонных аппаратов, посуда лучшего качества. На полу в диком хаосе валяются кучи одежды, сукна, чистого белья наилучшего качества. Шелковые платья, белые как снег простыни на полу, а по ним шло множество людей в грязных сапогах, оставив следы на простынях и шелковых платьях.

В одной комнате на полу валялось новое женское меховое пальто. Взял его в руки и как-то оглянулся на кровать… Там лежала мертвая старушка с широко раскрытыми глазами и открытым ртом без зубов. Бросился из комнаты. Мною овладел не страх, а какое-то чувство сильнейшего отвращения. Стремление видеть и испытать заставило меня вернуться обратно в комнату. Под кроватью лежала собака, живая, но неподвижная. Она истощилась от недоедания, но не покинула труп хозяйки с тем, чтобы искать себе пищу. Видимо, она лаяла на наших людей до истощения сил и покорилась. На нас она не лаяла, не скалила зубы, а смотрела злобно и равнодушно, ожидая своей смерти. Мне вспомнился 1941 г. Такая же картина была в нашей стране. Не мы первые пришли в Германию, а немцы к нам, не мы начали войну, а немцы. Вот и война!

В городе Бартенштейне я ночевал с одним капитаном, которому подойдут названия барахольщик и дезертир. Он едет с тыла на фронт. Около месяца бродит по Восточной Пруссии и «ищет» свою часть. Почти нет такого завоеванного нами города, где он не был бы. Не свою часть он ищет, а разного барахла. У него большущий, туго набитый вещевой мешок. Он доволен и гордится своей добычей. <…> Не понимаю, как он добился себе звания капитана. Я не скрывал своего отвращения к нему, и он относился ко мне с какой-то мужицкой иронией. <…>
 

17 февраля 1945 г.

Деревня Gross Lauth^[9].

<…> Вечер провел в веселой и шумной компании офицеров нашей комнаты. Рассказывали всевозможные анекдоты и смеялись от души. Чувствую себя как дома, среди своих. <…>

У нашей деревни сегодня случилась печальная авария. Два самолета-истребителя столкнулись в воздухе, оба загорелись и камнем упали вниз. На место спешили машины первой помощи – собирать останки обгоревших трупов, кости и ноги. Оба летчика были молоды, недавно окончили летную школу. «Дурацкая смерть», – говорят наши офицеры.

Стемнело. Вечер. Артиллерийский гул не перестает ни на минуту. По дорогам бесперебойно движутся танки, мотоциклы, грузовые машины, машины, обозначенные красным крестом. В воздухе одна эскадрилья за другой, последовательно, как морские волны, самолеты идут в направлении Кенигсберга (туда 19 километров), обратно и снова туда. Непрерывный гул и вой моторов в воздухе и на земле. Темнеет. В воздухе режут друг друга лучи прожекторов, летят трассирующие пули, описывая по черному небу красную траекторию. В комнате полумрак. Тусклая коптилка светит слабо. Полумрак и однообразный гул артиллерийской канонады нагоняют тоску о чем-то далеком. Лейтенант, с которым я сплю рядом, лежа на спине запевает протяжную и заунывную песню. Другие подхватывают припев и замолкают. Мы лежим и смотрим в потолок. Картина за картиной о далеком, о прошедшем возникает перед глазами. Хочется ли пережить все прошедшее заново? Желаю ли я вернуть прошлое? <…> Как близки кажутся эти люди! Хочется сказать всем, что вечно будем вспоминать друг друга, обязательно встретимся после войны и т.д. Но мы ничего не скажем… Мы знаем, что завтра или послезавтра мы разъедемся по разным частям по всему фронту, расстанемся навсегда. А кто из нас увидит конец войны, день победы, тот день, когда мы погрузимся в эшелоны и, махая шапками, поедем домой?
 

19 февраля 1945 г.

Деревня Gross Lauth.

<…> Кенигсбергская группировка живет последние дни – это слышно хотя бы по артиллерийской канонаде и по активности нашей авиации, хотя погода совершенно нелетная. <…>

Сегодня нам стало известно, что командующий 3-м Белорусским фронтом Черняховский^[A] погиб. В ответ на это по всему фронту ведется сильнейший, что я когда-либо слышал, артогонь. Отдельных выстрелов и разрывов невозможно отличить – целый день продолжается непрерывный гул. <…>
 

20 февраля 1945 г.

Деревня Gross Lauth.

По-прежнему сижу в армейском резерве и жду назначения. Сколько же жгут пороха! Всю ночь работала артиллерия и сегодня целый день без перерыва хотя бы на мгновенье. Гудит и шумит, словно на большом заводе. <…>
 

21 февраля 1945 г.

Деревня Gross Lauth.

Как тяжело смотреть на страдания детей! Через Gross Lauth идет длинная колонна немецких женщин, детей, стариков и старух. Они идут усталые, еле таскают свои ноги. Молодые женщины несут на руках грудных детей. Дети, видимо, долго плакали – слезы высохли на щеках, и они уснули на руках у матерей. А матери бредут по асфальтовой дороге неизвестно куда, лишь бы подальше от войны. Они бредут без куска хлеба, все имущество в маленьком узелке, содержимое которого они, видимо, несколько раз облегчали. Но на лице уже не выражается ни ужас, ни страдания – на них лежит отпечаток равнодушного отупения от усталости. <…> Одна молодая женщина идет с тремя детьми – двое дочерей (10 и 12 лет) тащат маленькие, но для них тяжелые вещевые мешочки, третий ребенок сидит на руках усталой матери (ребенку 3–4 года). Муж – офицер немецкой армии, попал в плен под Ленинградом. Вторая дочка (ей 10 лет) заболела от недоедания и усталости. Она сидит усталая-преусталая, даже вещевого мешка была не в состоянии снять, и склонила горячую, пылающую от температуры головку на руки матери. Ее единственная мечта – посидеть и отдохнуть. Она облизывает языком высохшие губы, видимо, желая пить, но молчит… <…> Старший лейтенант говорит им: «За ваши страдания вы должны обвинять не русских солдат, а Гитлера!». Они оживились и единодушно, с какой-то злобой кричат: «Ja, ja!». В этом чувствуется искренность. Хотя, поди, разбери их. У нас все повторяют: «Берлин капут, Hitler kaput». <…> Нам было бы жалко их, если бы не помнили 1941 и 1942 гг. Я вспомнил свою Неллочку. Ей скоро восемь лет. Она голодала, вот так же болела от недоедания, она скиталась без дома, без одежды с моей Клавочкой и матерью по всему Советскому Союзу в поисках пристанища. Я мысленно вижу свою Неллочку на станциях, где много народу, среди толп беженцев, в холодных товарных вагонах – голодную, больную. Она спрашивала маму: «Почему папа не помогает нам?» Нет, я не могу жалеть немецких женщин и детей! <…>

Два разбитых танка лежат на поле за деревней. <…> Чтобы привести танк в негодность, не требуется такого основательного разрушения. Поневоле думается, что танки разбиты и разрушены не только силой огня, а прежде всего силой ненависти. <…>
 

24 февраля 1945 г.

В лесу под Вильмсдорфом^[10].

Вчера утром отправился вместе с командой офицеров на место моего назначения. <…> Лес усеян трупами немецких солдат. Их я видел там сотнями – группами и одиночками в лесу, в канавах шоссейной дороги. Весна. Только в некоторых местах белеет снег. В канавах течет грязная и желтовато-мутная вода сильным потоком. Она обмывает валяющиеся в канавах трупы немецких солдат с широко раскрытыми глазами и открытым ртом. Грязная вода бурлит через шею, падает в открытый рот и, образуя там водоворот, бежит дальше… <…>

Дороги и деревни битком набиты народом, как на ярмарке. Бесконечное шествие машин и танков. На фронт везут боеприпасы и продукты, в тыл – пленных, раненых и трофеи. <…>
 

25 февраля 1945 г.

Деревня Вильмсдорф.

<…> Вчера вечером ровно в 10 часов с нашей стороны открыли такой ­сумасшедший артогонь, какой я никогда не видел. За полметра в землянке мы не могли разобрать голоса друг друга. Приоткрыл дверь землянки – темный лес был охвачен бесперебойным сверканием пламени. Прошло несколько минут, мы чувствуем ответный огонь противника. Его снаряды разрывались вокруг расположения нашей землянки. С нашей стороны «запели» «Катюши» и «­Андрюши»^[B]. Ирония войны – таким страшным орудиям даны такие ласкательные имена. Дикий, ожесточенный гул артиллерии продолжался всю ночь. <…> Кенигсбергская группировка совершенно изолирована. Наша 5-я штурмующая армия вбивает клин в сердце группировки, образующейся южнее Кенигсберга, с тем, чтобы разделить эту группировку на две части и выйти к Балтийскому морю. <…>
 

27 февраля 1945 г.

Деревня Вильмсдорф.

<…> Артиллерийская канонада не прекращается ни на минуту. <…>
 

28 февраля 1945 г.

Деревня Вильмсдорф.

Захваченные вчера на участке 63-го корпуса немецкие пленные говорят, что у них идет лихорадочная эвакуация мирных жителей с территории окруженной группировки в Германию. Их насчитывается еще около 30 тыс. человек. Из Германии привозят боеприпасы. Сообщение происходит морем, под огнем нашей артиллерии. Геббельс^[C] распространяет слухи, что не немцы в окружении, а русские. Непонятно, кто этому может верить. Пленные описывают виденную ими картину: наступают 7–8 человек русских, а за ними уже идут кухни, повозки, штабы. Они сдались в плен таким наступающим «войскам».

Немцы несут громадные потери от нашего артиллерийского огня. Дивизии и полки сохранили только свои нумерации. Артиллерии у них много, особенно шестиствольных минометов. Их придано каждому полку по 20 штук.

Вчера вечером одну дивизию 63-го корпуса вывели из боя на отдых. Офицер одного из штабов полка ночевал со мной. Он пришел усталый и до ушей в грязи. Целый вечер сидел и смотрел в одну точку. На вопросы отвечал неохотно, с горечью. Батальон этого полка позавчера овладел одним кожевенным заводом с кирпичными постройками. «Батальон» состоял из командира батальона и 5-ти бойцов. Немцы, увидев «цепи» наступающего «батальона», убежали. Все это кажется невероятным, но это правда, факт. В эти изумительные дни все возможно. Наши несут потери не от пехоты противника, а от артиллерии, от шести- и десятиствольных минометов, «скрипачей»^[D], как их называют наши бойцы. Эти орудия косят на открытом месте целые подразделения и части с офицерами и бойцами, с поварами и ездовыми, старшинами и писарями. «Полк» пришел на отдых и на пополнение. «Полк» состоит из семи стрелков, 30 минометчиков, двух командиров батальонов (без всяких заместителей), командира полка и нескольких штабных офицеров полка. Он рассказывает об этом равнодушно и таким же точно голосом, как и о том, что сегодня он не поужинал и не знает, где будет располагаться его «полк». <…>

Гибель пехотного батальона. Я вступил заместителем командира по политчасти. Первым погиб командир батальона. Я взял командование. Было около сотни, остался десяток. Это за один день – 1 марта 1945 г.^[11]

Бой. Это не бой, а мясорубка в полном смысле этого слова. Артиллерия, орудие за орудием, на каждом метре по всему фронту бьет, не переставая. Где разрывы своих и противника, не разберешь. В двадцати метрах бьет сильная батарея своих, через головы наступающих. Взрывная волна сшибает с ног. Поднимаешься. Разрывы недалеко, справа и слева, столкновение двух взрывных волн. Воздух свистит и сушит – там перемещаются летающие снаряды, осколки и пули. Откуда бьет противник? Где он? Цепи наступающих плывут среди столпов разрывов дальше. Разрывы поднимают столпы грязи, земли, камней, оторванных кусков человеческого тела. А наступающие цепи идут вперед, хотя ряды редеют. Впереди квадратик леса. Немцы привезли туда 50 автомашин с солдатами. Если в каждой машине было хотя бы 25 солдат, то их было всего 1250 человек. Квадрат леса маленький. Запели наши «Катюши» и «Андрюши». Теперь нет леса. Там бушующее море сверкающего пламени, разлетающихся деревьев, камней, людей, грязи и дыма. Лес не встречает огнем наши наступающие цепи. Красноармеец – верхом на немецком осле. Осел маленький. Ноги бойца тянутся по земле. Откуда? Смех. Здесь тоже люди смеются! Я всегда мечтал о сильных ощущениях. Теперь мне кажется невероятным то, что видел. Могу ли когда-либо рассказать об этом правдиво читателям? Ведь это не на экране, не на сцене, а на грязных полях Восточной Пруссии 1 марта 1945 г. <…>
 

14 марта 1945 г.^[12]

Черт знает где.

<…> Мирное население по всей Восточной Пруссии вместе с немецкими войсками отступало на север. В городе Кенигсберг сосредоточилось до миллиона мирных жителей. Город окружен со всех сторон огненным кольцом. Каждый квартал, каждый дом города обстреливается нашей артиллерией. Дома разваливаются, все окутано дымом пожаров, воем и разрывами артиллерийских снарядов. Смерть и огонь на каждом шагу. Погибают тысячи женщин и детей. Перепуганные фашистской пропагандой, они боятся русских больше, чем смерти. Но однако… Однажды по асфальтовой дороге, идущей из Кенигсберга, к нашим позициям направилась колонна детей и женщин. Они шли к нам, они оставили окруженный город, пожары, смерть. Немцы пропускали их. Они не открывали огня на том участке. Наши также огня не открыли. Молчали пушки, «Катюши» и «скрипачи». Женщины и дети, тысяча за другой, целый миллион, шли через две линии фронта, две линии огня и смерти. В их шествии была сила, сильнее артиллерийского огня, сильнее смерти. Побежденные этим зрелищем смертоносные орудия молчали.

Вчера сильный бой. Эти строки пишу на самых передовых позициях. Мне стоит поднять голову, и я вижу немецкие траншеи. Попадая сюда, мы трижды попали в зону налета «скрипачей». Грязь по колено. Сколько трупов в грязи! Сколько сожженных танков – наших и немецких. Они еще дымят после вчерашнего боя. Мой парторг струсил. В приказном порядке приказал ему идти со мной вперед. <…>
 

14 марта 1945 г.

В деревне (в какой – не знаю).

Днем невозможно было продолжать. Огневой налет следовал один за другим, и все время надо было искать укрытие (а укрытия-то нет). Здесь вчера были немцы. Ужасные следы войны. Кажется, я к ним уже привык.

Днем на пути на передовые нам навстречу попали две женщины с четырьмя детьми. Издалека они кричали по-русски: «Здравствуйте, сынки!» Русские! Наши люди! Откуда? Из Германии идут домой, в Ленинградскую область. 10 дней они сидели в подвале в соседнем населенном пункте. Что они видели! Я был сегодня в той деревне. Ни одного квадратного метра кирпичных стен не осталось целыми. Сколько там трупов. На улице грязь по колено. Грязь красная от крови… 10 дней там жили две женщины с малолетними детьми. Я встретил их под огнем дальнобойной артиллерии противника. Я сказал им приказным тоном: «Торопитесь. Здесь вам нечего делать. Здесь зона артиллерийского огня, здесь фронт». «Да, сынок, мы не то видели», – ответила одна из женщин. <…>
 

15 марта 1945 г.

В деревне…

Хорошая комната уцелевшего дома. В общем эта деревня сохранилась лучше многих других деревень в окрестностях. Утром проснулся от сильных взрывов. Штукатурка и щебень с потолка падали на нас. Оказывается, дальнобойная артиллерия бьет по третьему этажу нашего дома. Хорошо, что там не было людей. Один был там, и того убили.

На дороге, покрытой булыжником, жидкая грязь, в некоторых местах до полу­метра. В грязи, на середине дороги валяются бесформенные фигуры, облитые толстым слоем грязи. На первый взгляд они кажутся бревнами. Однако это человеческие трупы. Они раздавлены гусеницами танков и самоходок, облиты жидкой дорожной грязью, и теперь по ним идет непрерывная колонна автомашин.
 

16 марта 1945 г.

Идут ожесточенные бои. От нас осталось до Балтийского моря не более четырех километров. 11-я армия (справа) вышла к морю, заняв около 30 населенных пунктов. Немцы сопротивляются яростно. Наша дивизия взяла до ста пленных за вчерашний день. Командир дивизии, видимо, стремится, чтобы наша дивизия вышла к морю. В 55-м стрелковом полку вчера было 35 человек, сегодня и того не осталось. 52-й стрелковый полк стоит в резерве, вернее, стоят в резерве номера полка. Ходил сегодня в политотдел дивизии. Спросил, какие имеются последние установки для работы. Мне ответили коротко: «Установки короткие: выйти к Балтийскому морю». <…>

Жестокий бой продолжается. 55-й и 63-й стрелковые полки пошли в атаку за танками. Танков было больше, чем бойцов. «Фердинанды». Поединок. Отсутствовало взаимодействие с артиллерией. Большие потери. Отход на исходные позиции. Артиллерия ведет сильный огонь, но с опозданием. Непрерывный гул. «Скрипачи» отвечают. <…> Трудно разговаривать. Роты отдыхают ночью несколько часов. Продолжается работа и бой. Грязь на дорогах и полях не уменьшается. Полметра липкой и жидкой грязи, под ней твердый, замерзший труп. Убитые кругом. В темноте спотыкаешься постоянно о трупы. Неужели существует уголок мира, где тишина, где стоят уцелевшие (целые) дома, где чистые, уютные квартиры, телефоны, чистые салфетки на столах, сухие улицы, отсутствие трупов… Нет, все это кажется невероятным.
 

18 марта 1945 г.

Вот оно – Балтийское море. <…> 2 километра – и потом кончится наш путь смерти, крови и слез. Неужели осталось два километра, когда мы прошли по доро­гам войны сотни и тысячи километров! Неужели осталось 2 километра, когда позади около четырех лет войны?! <…>
 

19 марта 1945 г.^[13]

Продолжаю о вчерашнем дне. Кругом горело. В 300 метрах от нас противник вел огонь из всех видов оружия. Из моего батальона тяжело ранило бойца. Я даже фамилии его не успел узнать. Двоих убило на моих глазах. Воздух наполнен гарью порохового дыма и пожаров. От разрывов земля поднималась столпами вверх. <…>
 

19 марта 1945 г.

Богатые событиями и впечатлениями дни продолжаются. Вчера вечером я боролся против огня и дыма, спас раненого немца и… Сегодня в 15.00 мы опять пошли вперед. Противник отошел утром на 2 километра, и мы следуем за ним. Идем не к морю, а вдоль его берега на юг. Правый фланг уже достиг моря. Наступаем с севера на юг. <…>
 

20 марта 1945 г.

Деревня Весслинен^[14].

Кругом рвутся снаряды, горят и разваливаются дома. На окраине деревни бой. Убитые и раненые. <…>
 

22 марта 1945 г.

Деревня Больбиттен^[15].

Идет бой (он идет беспрерывно уже более десяти дней). Мы сидели в комнате, когда над нами что-то треснуло и рухнуло. Снарядом снесло крышу и раздробило потолок верхнего этажа. Наша комната, весь этаж окутан дымом – нельзя дышать. Пожар ликвидировали. Новый артиллерийский налет на улице. <…> Идет бой. Я хотел всегда жить полной жизнью – от края и до края, а в краях всегда близок конец, смерть. Днем солнце. Красивый вид на Балтийское море. Там вода поднимается высокими сверкающими столпами от разрывов авиабомб. В воздухе самолеты без конца и разрывы зенитных снарядов. На земле огонь и дым. Гул, трескотня, стоны раненых, последние вздохи убитых. Вот тебе и весна!
 

24 марта 1945 г.

Деревня Штутенен^[16].

Вчера пришли в эту деревню под сильным огнем. Два километра перебежками, по двое, с дистанцией между парами 40 метров. Навстречу много женщин и детей – русских, освобожденных Красной армией в деревне Штутенен. Жарко. Старая-престарая старушка, одетая в большой тулуп, еле передвигает ноги. В одной руке – большая палка, другой рукой ведет мальчика лет пяти. Вой снарядов кругом. Во время разрывов снарядов старушка со своим внуком падает в воронки. Так она поступает и при выстрелах своей артиллерии. А когда «скрипачи» заводят свою противную песню, она бежит. Некому дать ей советы и некому и некогда учить ее «военному делу». Десятки, может быть, сотни их бегут через поле, липкую грязь, где ноги вязнут по колено, под непрерывными артналетами со стороны противника. <…>

Вчера сорок немцев поднялись с белыми флагами с тем, чтобы сдаться в плен. Немецкий пулемет открыл по ним огонь. Попытка сдаться в плен провалилась. <…>

Целый залп снарядов «скрипачей» разорвался в развалинах (наверху над нами) и вокруг нашего дома. Глина, песок и целые куски кирпича посыпались нам на шею. Когда шум разрывов немного утих, удалился, лейтенант Куликов сказал: «Нет, не за нами. Я еще молод. Я ничего в жизни еще не видел. Я еще не успел пожить по-настоящему. Мне только 23 года». <…>
 

25 марта 1945 г.

<…> Теперь нахожусь в 7 километрах от линии фронта. Артиллерия почти не обстреливает эту деревню. Сюда доносится только артиллерийская канонада, а ружейно-пулеметный огонь уже совсем не слышно. Только сегодня я заметил, что прекрасная весна в полном разгаре. <…> По речке плывет ночной туман. Еще видно. Поднимается луна. В роще дубовых деревьев чирикают птицы. Откуда они взялись в этих краях? Ведь прошла только неделя, как я в этой же деревне боролся против огня и дыма, и рядом рвались ручные гранаты.
 

29 марта 1945 г.

Город Бранденбург^[17].

На самом берегу Балтийского моря. <…> Наша задача оборонять берег. Нашему батальону дали участок 1,5 км. Спокойно. Тихо. <…>
 

30 марта 1945 г.

Город Бранденбург.

Восточно-прусская группировка юго-западнее Кенигсберга ликвидирована! Митинги. Радость! <…>
 

31 марта 1945 г.

Прощай Восточная Пруссия! <…> Получили приказ сдать оборону и приготовиться к длительному маршу. <…>
 

3 апреля 1945 г.

Деревня Rosenort и затем Флагнау.

<…> В этих деревнях много гражданского населения: немецкое население, польское население, русские, освобожденные от немецких, и русские, приехавшие сюда за скотом, но из-за транспорта задержавшиеся здесь. К каждым из них разное отношение. Немки работают. Мы понимаем, какую злобу они питают к нам. Поляки пользуются привилегиями как представители дружественного нам народа. К освобожденным русским осторожное отношение. Они видели много горя, нуждаются в помощи и моральной поддержке, но среди них есть и те, которые работают для врага. А приехавшие за скотом – это уже наши люди, в полном смысле советские. С ними приятно поболтать о том, что теперь делается на родине.
 

5 апреля 1945 г.

Деревня Кальтванген.

Вчера приехали сюда из деревни Флагнау. Здесь пункт нашего сосредоточения. Приехала уже редакция и др. Громадные успехи союзников. От Рейна они прошли 1/3 пути до Берлина. Сегодня сообщают о продвижении союзников на 60 км. Ежедневно десятки тысяч пленных. Началась деморализация немецкой армии. <…>

Саперы работали всю ночь. Они под дождем, под огнем и при свете ракет противника минировали почти весь передний край на участке нашей дивизии. Они возвращались в свое расположение мокрые, усталые. Как приятно было бы лечь отдохнуть где-нибудь в теплом и сухом месте. Такое место им было приготовлено. Но… требовались разведчики-добровольцы на выполнение рискованной и опасной задачи. «Нет, я не усталый. Разрешите, я пойду в разведку!» – просил Бондарев. Его просьбу удовлетворили. Он пошел в разведку. <…>
 

6 апреля 1945 г.

Деревня Кальтванген.

Батальон несет караульную службу и отдыхает. Подготовка к отъезду. Едем в Польшу, в район Острува (северо-западнее Варшавы). <…> СССР прервал пакт о нейтралитете с Японией^[E]. Видимо, с ней также надо воевать. <…> Вечером баня. Читка газет. Разговор и всевозможные предположения о том, куда мы едем, где получим пополнение, где будем воевать и т.д. Не все ли равно? Ясно то, что воевать еще придется, и крепко.
 

9 апреля 1945 г.

Кальтванген.

<…> Нам выдали зарплату. Советских денег не дают в руки – мы можем их только посылать почтой на родину или класть на книжку. На руки выдают только немецкие марки какого-то нового образца (не такие, какие были в Германии до войны). Получил 1912 марок. Что с ними делать? Суть дела понятна. Нельзя пускать советскую валюту за границу.

По плану мы завтра, т.е. 10 апреля, должны отправиться в далекий путь – в Польшу, в район Лодза (западного). В стрелковые части поступает уже пополнение.

Вечер. Играет патефон. Чем больше повторяем один вальс, тем больше он нравится. Мы не знаем его названия и содержания, но в нем что-то напоминает о весне, о ледоходе, о чем-то далеком, о сильной и искренней тоске.
 

10 апреля 1945 г.

Деревня Кальтванген.

Ночью было темно. У повозок хозяйственного управления пылал костер, рядом большой тюк соломы. Укутавшись в плащ-палатки, спали бойцы. <…> Они прошли и огонь и воду. Они устали от войны. Им нужно правдиво и убедительно говорить о новых задачах, о новых боях, которые нам предстоят. Скоро мы получим пополнение людей, неведомо каких и как настроенных. Большинство из них, как рассказывают, от территорий, освобожденных от немцев. Они жили у немцев. Они избегали войны и остались у немцев. С ними труднее будет работать. Первыми помощниками для работы с ними мне будут старые солдаты нашей части, которые 4 года тянули лямку, 4 года были в боях, в огне и переходах.

Ночью сообщили, что нашими войсками занят город Кенигсберг. <…>
 

14 апреля 1945 г.

<…> Сегодня, 14 апреля, в 14 часов перешли границу Польши с Восточной Пруссией. <…>
 

16 апреля 1945 г.

Деревня Шлигнингскайм (опять Германия).

За два дня, 14 и 15 апреля, мы проехали всю Польшу, с востока на запад. Остановились в городе Познань и Лесзон (Leszon). В городе Познань на вокзале много народу. Все поляки носят повязку, в которой половина белая, половина красная. Немцы должны носить совершенно белую повязку, а советские граждане, не военнослужащие – красную повязку. С белой повязкой встречается очень мало людей. На одной станции мы у одной молодой польки спросили шутя: «Вы немка?» Она испугалась и чуть ли не со слезами в глазах несколько раз уверяла: «Нет, нет, я не немка, я полька!» Вчера воскресенье. Мы наблюдали, как поляки праздновали воскресенье. На волейбольных площадках (во многих селах) молодежь играла в волейбол – в одних трусиках и майках. Много публики наблюдало за игрой. Наш поезд мчался мимо одного дома, перед окном которого празднично накрытый стол с белой скатертью, много гостей. В одном переезде прохождения нашего поезда ждала коляска, в которой за кучером сидели празднично одетый молодой мужчина и рядом с ним женщина со свадебной вуалью, одетая в белое. Они, видимо, проводили свадьбу. Молодые девушки на станциях с букетами первых весенних цветов приветливо махали нам руками. В разговорах бойцов чувствуется оттенок обиды. Ведь мы воюем и за освобождение Польши, а они празднуют, справляют свадьбы и живут совершенно мирную жизнь.
 

17 апреля 1945 г.

В лесу, 35 км западнее реки Одера.

<…> Весна превращается уже в лето. Лиственный лес покрыт зеленью, цветут яблони и вишни. Прошли многие деревни, название которых не постарался даже запомнить. Я их прошел сотнями и сотнями. Когда мы проехали Польшу, то маленькие дети, 6–8-летние хорошо одетые девочки, бросали нам цветы и ­махали ручонками (до сих пор я думал, что это происходит только на экранах). А здесь, в Германии, тоже дети. Но они не бросают цветов и не машут ручонками. Исподлобья они смотрят на нас злобно и угрюмо, как собака, которая в городе Бартенштейн обессилела и уже не могла лаять. <…>

С бойцами 2-й роты провел беседу о последних событиях (за 14 апреля союзники взяли 50 тыс. пленных и подошли к реке Эльбе^[18]). <…> В час ночи в поход. В 3 часа ночи переправились по понтонному мосту через реку Одер. <…> Сверху замаскированные фонари освещали нам путь. Тишина. Торжественное чувство. Только равномерный стук копыт нарушал тишину. В нашем движении вперед через Одер в темную ночь чувствовалось что-то сильное, торжественное. А Одер окутан ночным туманом, и черная вода сильно бурлила под мостом. Мы шли всю ночь. Мне стоит закрыть глаза, и я вновь слышу равномерный, сильный стук копыт и скрип колес. Рассветало утро. <…>

Город Glogau^[19] – при виде этого города вспоминаются снимки развалин древних городов, выкопанных из-под земли. Недавно там ликвидировали окруженную немецкую группировку. Какая сила огня и ненависти! В городе нет ни одного дерева, здания или какого-либо предмета на улице, где бы не чувствовались следы разрушающего огня. Сидя на коне, я постарался представить хаос огня во время сильнейшего его разгара и найти убежище, укрытие. Я не нашел такого. Издали видны бесформенный, дикий хаос кирпича, железа и глины. <…> Сегодня я видел много других городов, разрушенных и целых. Были города, где нет почти никаких следов от войны. Там много гражданского населения.

На дороге колонны французских и итальянских мужчин и женщин. Они идут домой. Один француз знал несколько слов по-русски, я спрашивал: «Как вы думаете добраться до Франции? Мы в Германии, и впереди немецкая армия». Он ответил: «Мы не торопимся. Идем тихо, и к тому времени немецкой армии уже не будет». Какая уверенность в нашей силе и в нашей победе!
 

18 апреля 1945 г.

<…> Польша – почти мирная страна, где не чувствуется война и не видно ее следов. Но как только перейти границу в Германию или в Восточную Пруссию, тут уже совершенно другая картина: и перины, и пух, и посуда на улице, дома завалены всяким хламом, как будто после бури.

Эта деревня чудом уцелела. Дома и окна целы, здесь не было войны. Только с барахлом такая же картина, как во всех деревнях и городах Германии, где прошли войска. Сбор «трофеев» на полном ходу. <…>
 

22 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

Уже три дня в этой деревне. Прибыли сюда 19 апреля. 45-километровый марш батальон совершил пешком ночью. В городе Гайнау (Hainau)^[20] отдыхали 2,5 часа. В городе почти никаких следов войны не чувствуется. Дома, в которых живут немцы, обсажены^[21] белыми флагами – знак покорности.

Получен ряд новых установок^[F]. Обращение с немецким населением должно быть лучше, чем было до сих пор. Улучшив обращение с немецким мирным населением, мы облегчаем свою борьбу, ослабляем сопротивление врага, – отсюда исходят новые установки. Всякое мародерство, насилие над женщинами, всякое самовольное присваивание себе имущества, принадлежащего немцам, и т.д. будет преследоваться следственными органами и разбираться военным трибуналом. Выселение немецкого населения запретить, при необходимости можно только отселить, и то с разрешения Военного совета фронта или армии.

Обстановка^[22]: бои идут в пригородах Берлина. Союзники вступили в Лейпциг. Наши войска в предместьях Дрездена. Соединение наших войск с союзными войсками – вопрос этих дней. Гитлер издал приказ назначить командующих северной и южной группировок войск. Он готов продолжать войну даже в том случае, если вся Германия будет разделена на две части.
 

24 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

<…> Скоро встреча с союзными войсками^[G]. Усиленно приводится в порядок личный состав. Внешний вид бойца и офицеров – первостепенная задача. <…>
 

25 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

<…> Сегодня я с майорами Зайковым и Шиленко и с Уфимцевым заехал в замок, расположенный в 4 километрах от нас. <…> Старинный замок, построенный в 1473 г.^[23], сгоревший и перестроенный в 1631 г., стоит на самой вершине круглой высотки. Высокие каменные стены окружают его со всех сторон, а перед стенами глубокий ров. Большие ворота с тяжелой дверью, а перед воротами через ров подъемный мост, вращающийся вверх на тяжелой стальной оси. <…> Основные помещения замка недавно сгорели. Зал еще горячий, и в некоторых местах поднимается дым. Запах гари. Большой зал старинного средневекового образца. Среди пепла и головешек валяются бронзовые бюсты средневековых рыцарей. <…> Подземные узкие, низкие ходы – их бесчисленное количество, и их систему трудно разбирать. Тайные ходы сообщения между потолком и полом следующего этажа. В этих тайных ходах сообщения можно заблудиться безвыходно, в них можно спрятать целый полк войск.

Над самой высокой башней реет красное знамя. <…>

500 лет назад люди жили войной. За это время культура и наука, быт и условия жизни шли вперед гигантскими шагами. А война осталась войной. Разница только в том, что теперь людей не убивают стрелами и копьями, а более современными орудиями, убийство людей приняло более массовый характер.

Здесь и далеко на западе наши войска. Мы находимся почти в сердце Германии. На занятой нами территории продолжается война. В лесу много диверсантов и шпионов. Убийства наших бойцов и офицеров очень частые. В замке, где был сегодня, пост ВНОС^[H]. Но в том же замке в подземных ходах еще скрываются немцы. Вчера ранили четырех наших. Поймали одного немецкого диверсанта.
 

26 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

Противник контратакует наши позиции. Одна дивизия из нашего корпуса вступила в бой. Нам дан приказ быть в боевой готовности. Артполк нашей дивизии вышел на огневые позиции. Берлин окружен со всех сторон войсками нашего 1-го Украинского фронта и войсками 1-го Белорусского фронта. Берлин окружен! <…>

Недалеко отсюда памятник Кутузову. Тут похоронено его сердце. Немцы сберегли этот памятник. На русском и на немецком языке записи – фамилия, имя, отчество, перечисление всех орденов. <…>
 

27 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

Сегодня вылавливали немецких шпионов. Бондарев поймал одного, один разведчик – другого и мы с Герасимовым и Мишиным – третьего. «Наш» шпион жил в 200 метрах от моей квартиры, укутавшись соломой на чердаке. Мы вытащили его оттуда, грязного, бородатого, в оборванных брюках и до черного блеска грязном кителе. Он сдался без всякого сопротивления (вернее, он сам добровольно выдал себя) и взволнованно говорил нам: «Deutschland kaputt». Мы ответили ему, что не Германии капут, а Гитлеру. А сколько у него разного грязного барахла. Все личные вещи, разрешенные пленным, мы оставили при нем, а отобрали только пистолет, патроны и винтовку.

В 100 метрах от нас большой дом, в котором живут немцы – полдесятка старух с детьми. Сделали обыск в этом доме. Немки провожали нас испуганным взглядом из комнаты в комнату. Одна старая немка жила отдельно от других в маленькой комнате, которую, видимо, все время держала на замке. Когда я приближался к двери, она покорно подбежала к двери и открыла дверь. Комната была завалена старинной мебелью и всевозможными тканями всех размеров. Во всем доме мы не обнаружили ничего подозрительного.

Через деревню Альценау идут колонны за колоннами мирные немецкие жители, возвращающиеся к местам своего жительства. Очень много детей, большинство маленьких девочек – 6–8 лет, одетых по-летнему, с длинными кудрявыми волосами. Они оглядывают нас испуганно и стараются [держаться] за юбку своей матери. Спросил у них по-немецки (я знаю уже столько и по-немецки), как и чем они питаются в пути. Одна женщина жалобно и как будто стыдясь объясняла, что хлеба они не имеют и питаются тем, что найдут в пустых домах у дороги. Одна маленькая девочка, оглядываясь на меня, спросила у матери: «Brot, brot!» Я велел своему связному дать ей кусок хлеба. <…>

Оставленные в нашем тылу три шпиона, проголодавшись, и узнавшие, видимо, о событиях на фронтах, потерявшие связь со своими, убедившись, что они брошены на произвол судьбы, решили сдаться в плен. Это решение возникло после долгих колебаний, и оно не было единодушное (один же все-таки хотел убежать, второй скрылся, но никто из них не сопротивлялся, когда обстановка складывалась к тому, чтобы оказать сопротивление или сдаться). <…>
 

30 апреля 1945 г.

Деревня Альценау.

25-го советские войска соединились с союзными войсками. Берлин окружен войсками нашего и 1-го Белорусского фронтов. Союзники заняли Мюнхен. Вот как мы встретили 1 Мая!
 

1 мая 1945 г.

Деревня Альценау.

Итак – 1 мая. В Германии! Победные известия. Кроме новостей, публикуемых в газетах, ходят слухи, что Гитлер умер. Гиммлер^[I] командует немецкими войсками. Он обратился к английскому правительству с заявлением, что Германия готова капитулировать перед Англией и Америкой^[J]. Английское правительство ответило, что Германия может безоговорочно капитулировать перед всеми союзниками, в том числе и СССР. Теперь ходят слухи, что Гиммлер обратился с таким же заявлением и к советскому правительству, но пока не получил ответа. Геббельс, говорят, сдался в плен союзникам. Дитмар^[K] в плену. Муссолини^[L] казнен вместе со своей любовницей.

Почему я пишу об этих международных крупных событиях в своем личном дневнике? Потому что эти события слишком близки к нашему сердцу. День, которого мы ждали четыре года, приближается. <…>

Пришел немецкий старик, владелец этого дома, где мы живем. Часовой повернул его обратно. А он не понимает, почему его не пускают в его собственный дом. Он что-то объяснял бойцам. Мы с Шиленко пошли туда. Он начал объяснять нам. Оказалось, он хочет у нас просить два коня на часок для того, чтобы посадить картошку. Мы спрашивали, где его конь. Он говорит, что нет коня. Раньше он имел не только коней, но и трактор. Русские, он объясняет, взяли коней, трактор и всех коров. Коней мы ему не дали. Он огорчен. «Как же я буду сажать картошку?» – он спрашивает. Мы с Хайдманом, который хорошо говорит по-немецки, объяснили ему, что когда немцы были на Украине, то наши женщины также не имели ни коней, ни тракторов. Они сажали картошку руками, а затем немецкие солдаты отбирали у них урожай. Пусть и он сажает картошку руками, а его урожай никто не будет трогать. Он заплакал, прямо рыдая, и с рыданием начал собирать на дворе разбросанные куски посуды. «Это трагедия, понимаете ли вы это!» – он говорит, всхлипывая. «Война – это трагедия», – мы ответили ему. <…>

После приказа Сталина № 11072 немцы стали смелее, они как бы вылезли из своих нор. Говорят, что они прямо разъясняют нашим бойцам: «Теперь вы не имеете право трогать нас. Сталин запретил». А ведь приказ был секретный. Откуда немцы знают это? Первомайский приказ № 20^[M] до них еще не дошел. <…>
 

2 мая 1945 г.

Деревня Альценау.

Последние строки в этой деревне, где жил около полумесяца. Сегодня 5.30 утра подъем. Батальон направился на новое место в 13 километрах отсюда. Там будем производить оборонные работы. Нам будет придано около 100 человек, в том числе немецкое мирное население, которое в порядке трудповинности будет работать на оборонных работах. <…>

Начальник пункта обороны подполковник Ульянов говорил о задачах в случае окончания войны. Он упоминал о словах Ленина, что демобилизация армии после войны труднее, чем мобилизация. И действительно, я помню, какая суматоха царила в действующих частях после прошлой войны. Требуется громадная работа и огромная сила воли, чтобы держать людей в руках. <…>
 

6 мая 1945 г.

Город Лингниц^[24].

Иногда пишу в свой дневник всякую ерунду, а крупнейшие события и впечатления останутся не отмеченными. Второго мая наши войска овладели Берлином. Гитлер, Геббельс и новый начальник штаба немецкой армии покончили жизнь самоубийством.

Берлин, Гитлер!.. Сколько этих слов мы говорили за 4 года войны. Нет теперь фашистского Берлина, нет Гитлера (во всяком случае, официально). На Западном фронте идет капитуляция немецкой армии. Немецкие войска в Италии капитулировали. Капитулировала южная группировка 1-й и 19-й германских армий, капитулировали германские войска в Северо-Западной Германии, Голландии и Дании. Остались считаные дни войны. <…>
 

7 мая 1945 г.

Деревня Крайя.

Ехали всю ночь. Батальон шел пешком, я верхом на коне. В проливной дождь по асфальтированной автостраде шум колес тачанок и орудий, цоканье копыт. Мы шли всю ночь. Мы шли за артдивизионом, за нами шли батальон связи, стрелковые полки. Промокли насквозь. Дремал в седле и дрожал от холода. Иногда шел пешком, чтобы согреться. <…>

Как быстро люди забывают о смерти, о потерях, о горе и страдании. Может потому, что жизнь все же слишком коротка. <…>
 

8 мая 1945 г.

Сегодня утром рано батальон отправился вперед. Разведорганами перехвачена радиограмма противника о том, что немцы начали отход. Наши части организовали немедленно преследование. От нас взяли по 10 саперов для разминирования минных полей – своих и противника. <…>
 

11 мая 1945 г.

В лесу под городом Vysote (Чехословакия).

В эти дни я видел столько событий и переживал столько различных сильных впечатлений, что осваивать их очень трудно. Пройдут года, и эти дни я буду вспоминать с волнующимся сердцем, может быть, сам сомневаясь в достоверности того, что было.

Итак, после полудня 8 мая выехали из деревни Крайя. Я поехал на велосипеде. До нас дошли слухи, что Германия капитулировала полностью, но немецкий командующий нашего участка фронта генерал-фельдмаршал Шернер отказался сложить оружие перед войсками Красной армии, а хочет сдаваться союзникам и с этой целью отступает, ведя арьергардные бои. В первый день мы проехали около 40 км. Проехали десятки немецких деревень. Навстречу попадались бесконечные колонны советских граждан, освобожденных стрелковыми полками нашей дивизии. Около 23 часов остановились на ночлег в одной деревне, названия которой я так и не знаю. Не доезжая до деревни, мы на узкой дороге столкнулись с колонной освобожденных нашими полками в этой же деревне. Продолжительная беседа. И мы и они искали земляков среди встретившихся. Один молодой парень из Донбасса уговаривал нас пойти в дом, где он работал три года. Он говорил, что хозяин морил его голодом, заставлял много работать. А теперь он не успел убежать и сидит дома. Разумеется, мы отклонили его просьбу. Прощание: «На родине встретимся». Все-таки трогательные слова. <…>
 

14 мая 1945 г.

(Опять Германия.)

<…> Достигли вершины Судетских^[25] гор, где дул холодный ветер, земля покрыта грязью и рыхлым снегом, словно у нас в Карелии в конце апреля месяца. А ведь внизу лето, жара невыносимая, такая жара, какой у нас никогда не бывает. На велосипедах мы, несколько человек, выскочили вперед от колонны. Начался спуск. Вся надежда, вся судьба, все гарантии на жизнь лежали на тормозах велосипеда. Если дать ему волю, мы разбились бы вдребезги. Незаметно мы перешли чехословацкую границу. Это было утром на рассвете 9 мая. Чехословакия! Мог бы я раньше представить, что за страна, что за народ? Нет, 9 мая и 10 мая^[26], которые я провел в Чехословакии, оставили мне память, которую я хотел бы сохранить себе на всю жизнь. <…>

 

НАРК. Ф. Р‑1075. Оп. 2. Д. 215 а. Т. 1. Л. 63–66 об. Т. 2. Л. 2 об. – 4, 7–8, 10–11 об., 14–15, 16–18, 19–22, 23 об., 25, 27–30, 32, 34–34 об., 37–40, 47–49, 50–53. Т. 5. Л. 3, 5 об. – 6, 7–8, 9, 15, 16–18, 19, 21, 22–23 об., 24 об. – 25, 26, 27–28, 29–29 об., 30–40 об., 41–42, 43 об. – 45, 46 об. – 49, 50 об. – 51, 52 об. – 55 об., 58 об. – 59, 61–62 об., 67–67 об. Автограф.

 

---

[A] Черняховский Иван Данилович (16(29).06.1906 – 18.02.1945) – генерал армии, Герой Советского Союза (1943, 1944 гг.). С 1924 г. на военной службе. В 1928 г. окончил Киевскую артиллерийскую школу, в 1936 г. – Военную академию механизации и моторизации РККА. С марта 1941 г. командир танковой дивизии в Прибалтийском особом военном округе. С июля 1942 г. командующий 60-й армией, участвовавшей в Курской битве. С апреля 1944 г. командовал 3-м Белорусским фронтом. В память о нем г. Инстербург 7 апреля 1946 г. переименован в г. Черняховск.

[B] Пусковая установка БМ‑31–12 – модификация гвардейских реактивных минометов типа «Катюша».

[C] Геббельс (Goebbels) Пауль Йозеф (29.10.1897 – 01.05.1945) – в 1924 г. вступил в ­Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП), с 1929 г. руководил ее пропагандистской работой. С 1933 г. рейхсминистр народного просвещения и пропаганды. С 30 апреля 1945 г. рейхсканцлер Германии.

[D] Германская реактивная система залпового огня Nebelwerfer – шестиствольные реактивные минометы, названные так за характерный звук, издаваемый снарядами.

[E] Советско-японский пакт о нейтралитете от 13 апреля 1941 г. был денонсирован СССР 5 апреля 1945 г. Советская сторона отмечала, что после его подписания Германия напала на СССР, а Япония помогает ей в войне против СССР, а также воюет с США и Англией – союзниками Советского Союза. Поэтому пакт о нейтралитете «потерял смысл».

[F] Имеется в виду директива Ставки Верховного главнокомандования от 20 апреля 1945 г. № 11072 об улучшении обращения с немцами, призывавшая к гуманному отношению как к военнослужащим, так и к гражданскому населению в целях снижения их сопротивления и облегчения ведения боевых действий. (См.: СВАГ и немецкие органы самоуправления. 1945–1949: сб. док. / отв. ред. и отв. сост. Н.В. Петров; сост.: О.В. Лавинская, Д.Н. Нохотович. М., 2006. С. 57–58.)

[G] Встреча войск советской и американской армий – событие завершающего этапа боевых действий вооруженных сил антигитлеровской коалиции – состоялась 25 апреля 1945 г. в районе г. Торгау на реке Эльбе.

[H] Войска воздушного наблюдения, оповещения и связи – составная часть Войск противовоздушной обороны Красной армии. Предназначались для своевременного обнаружения воздушного противника и оповещения о нем войск и гражданского населения, что обеспечивалось системой наблюдательных постов.

[I] Гиммлер (Himmler) Генрих (07.10.1900 – 23.05.1945) – в 1925 г. вступил в НСДАП. С 1929 г. рейхсфюрер СС. С 1936 г. начальник германской полиции, руководил созданием системы концлагерей. С 1943 г. рейхсминистр внутренних дел.

[J] В ночь с 23 на 24 апреля 1945 г. на встрече с председателем шведского Красного Креста графом Ф. Бернадоттом Гиммлер передал английскому правительству предложение о капитуляции Германии на Западном фронте с продолжением войны на Восточном фронте с целью раскола союзников по антигитлеровской коалиции.

[K] Дитмар (Dittmar) Курт (1891–1959) – с 1942 г. официальный военный радиообозреватель вооруженных сил Германии.

[L] Муссолини (Mussolini) Бенито Амилькаре Андреа (29.07.1883 – 28.04.1945) – с 1901 г. член Итальянской социалистической партии, с 1919 г. лидер Итальянского союза борьбы, в 1921 г. преобразованного в Национальную фашистскую партию. С 1922 по 1943 г. премьер-министр Италии, с 1943 г. дуче Итальянской социальной республики.

[M] Имеется в виду приказ Верховного Главнокомандующего от 1 мая 1945 г. № 20, в котором говорится, что «Объединенные нации не трогают и не тронут мирного населения Германии, если оно лояльно будет выполнять требования союзных военных властей». (См.: Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза: сб. док. М., 1947. С. 187–191.)

 

[1] Так в документе.

[2] Ныне – поселок Чернышевское в Нестеровском районе Калининградской области.

[3] Вероятно, неточное воспроизведение автором фразы, приписываемой А.В. Суворову: «Русские прусских всегда бивали».

[4] Ныне – г. Гусев в Калининградской области.

[5] Ныне – г. Правдинск в Калининградской области.

[6] Ныне – г. Биштынек в Польше.

[7] Ныне – поселок Гвардейское Багратионовского городского округа Калининградской области.

[8] Ныне – г. Бартошице в Польше.

[9] Ныне входит в состав поселка Невское Багратионовского городского округа Калининградской области.

[10] Ныне – место воинского кладбища (первичное захоронение) в Калининградской области.

[11] Текст абзаца вписан во внутреннее поле страницы отличными от основного текста чернилами. Предыдущая страница вырвана.

[12] В дневнике содержатся две записи от 14 марта 1945 г.

[13] В дневнике содержатся две записи от 19 марта 1945 г.

[14] Ныне – поселок Кунцево Багратионовского городского округа Калининградской области.

[15] Ныне – Калининградская область.

[16] Ныне – место воинского кладбища (первичное захоронение) в Калининградской области.

[17] Ныне – поселок Ушаково Гурьевского городского округа Калининградской области.

[18] Здесь и далее подчеркнуто отличными от основного текста чернилами.

[19] Ныне – г. Глогув в Польше.

[20] Ныне – г. Хойнув в Польше.

[21] Так в документе.

[22] Подчеркнуто в документе теми же чернилами.

[23] Возможно, неточности датировки, и речь идет о замке Гроджец на территории современной Польши.

[24] Так в документе. Вероятно, Лигниц, ныне – г. Легница в Польше.

[25] Исправлено отличными от основного текста чернилами с «Карпатских» на «Судетских».

[26] Здесь и выше исправлено с 10 на 9 и с 11 на 10 мая.