Воспоминания о Вадиме

Вадим родился в Киеве в 1930 г. Мама Вадима из семьи врачей, красавица-еврейка, студентка экономического факультета Политехнического института. Отец – профессор, заведующий кафедрой политэкономии этого же института. На Украине, недалеко от города Канев, есть деревня Бованы. Говорят, что все жители этой деревни носят фамилию Бованенко. Там в 1899 г. родился отец Вадима Дмитрий Бованенко.

После окончания церковной школы он пешком пошел в Киев и поступил на подготовительное отделение института. Затем он окончил Институт красной профессуры^[1]. И все было прекрасно до 1937 г., который все сломал. В ноябре того года его арестовали. Когда отца арестовали, мама Вадима была беременна вторым ребенком. Но об этом она не сказала мужу. Узнав, когда будет отправляться эшелон с заключенными, она побежала на вокзал, бегала вдоль отправляющегося эшелона и кричала: «Митя, я беременна», чтобы когда вернется – знал, что это его ребенок. Но Митя не вернулся. От него было два письма, которые он выбросил в окно поезда, когда его везли в Магадан. В Магадане в 1941 г. он умер. В 1955 г. он был оправдан за отсутствием состава преступления, а в 1938 г. родилась сестра Вадима – Света.

В 1941 г. началась война. Из Киева они уезжали в последний момент. С собой взяли только кусок ковра, который постелили на пол теплушки, в которой ехали. Всю войну они прожили в Свердловске. Один год Вадим пропустил в учебе и поэтому в институте на год был старше однокурсников.

После войны они вернулись в Москву. Жили на Петровке. Одна комната в коммунальной квартире. Еще 15 жильцов – далеко не все трезвенники. Недалеко от их дома находился спортивный клуб «Динамо». Вадим начал играть в баскетбол в этом клубе. Но в Москве возникла ужасная проблема. Маму Вадима никуда не брали на работу. Во-первых, Бернштейн, во‑вторых, жена – вдова осужденного по 58-й статье. Положение складывалось критическое – двое детей: одному – 15, второй – семь и ни копейки денег. Кто-то помог. Нашли какого-то мужичка, оформили фиктивный брак, и она стала Нагорной. Устроилась в Министерство торговли экономистом в отдел по соли. Зарплата, конечно, очень скромная, но как-то жить можно. Министерства в то время работали тогда, когда не спалось Сталину. А у него была хроническая бессонница. Поэтому работала Ида Яковлевна очень много и иногда по ночам. Вся забота о Свете легла на Вадима. Он провожал ее в школу, помогал учить уроки и даже заплетал косички. На тренировки брал ее с собой: вначале смотреть, а когда подросла – и ее включили в юношескую команду. Вадим удивительно трогательно к ней относился и при всем этом хорошо учился в школе.

В нефтяной институт он поступил очень легко. Там существовала специальность «геофизика». Не понятно что, но почти что физика. Поэтому конкурс был большой. Но Вадим к этому времени уже был кандидат в мастера спорта по баскетболу. А сильных спортсменов во всех институтах очень любили.

Поступление в институт несколько улучшило финансовое положение семьи. Во-первых, Вадим стал получать стипендию, а во‑вторых, появилась форма. В то время, это был 1949 г., всех студентов геологических специальностей одели в форму. Институт от института отличался погонами. На погонах были вензеля с первыми буквами названия института. Я училась в Институте цветных металлов и золота^[2] и считалось, что наш вензель самый красивый во всей Москве.

В институте Вадим с первых дней увлекся баскетболом. В то время во всех московских вузах существовало несколько команд. По силе и умению играть все институтские команды делились на три группы. Нефтяной институт играл по первой группе. Капитаном первой команды стал Вадим и был им до окончания института. Вокруг Вадима всегда было очень много друзей. Ребята были разные. Самым интересным из всех его друзей был Юра Осин^[3]. Их объединяла какая-то глубокая интеллигентность и огромная любовь к чтению. Ильфа и Петрова они знали наизусть и могли цитировать с любого места. Когда у Юры Осина появился 5-томник Куприна^[4], что было большой редкостью в то время, то тома как большая драгоценность передавались друг другу и прочитывались от корки до корки по нескольку раз.

Большим другом Вадима был Семен Альтер^[5], непризнанный поэт, великий спорщик и любитель эпатажа. Вместе с Вадимом они потом работали в Березово. В Березово Семен приходил в магазин, бросал деньги на прилавок и говорил: «Ящик шампанского и чего-нибудь на сдачу». А в институте он всех донимал своими стихами. Вадим как-то говорит ему: «Вот ты, Семен, хочешь стать поэтом, а тебя никто не знает. Хочешь, я сейчас прочту четверостишье, и ты станешь знаменит». И прочитал: «Искусству нужен Сема Альтер как телевизору бюстгальтер». И действительно, на следующий день пол-института прибежало в группу посмотреть на Семена Альтера.

Об учебе в институте говорили мало. Говорили о спорте, о девочках и мальчиках, о прочитанных книгах, о хорошо проведенном времени. Вадим узнавал обо всех интересных выставках, концертах. Мы посетили с ним выставку Эрьзя^[6]. Это наш русский скульптор-мордвин. Он эмигрировал в Мексику в 1918 г.Каким-то образом в 1954 г. ему разрешили приехать в Союз вместе со своими работами^[7]. Работал он по дереву. Из огромных корней, стволов были созданы потрясающие работы. Выставка устраивалась в каком-то подвале, была почти закрытой. Работы нас потрясли. Я даже потом летала в Саранск, там сейчас на его родине в великолепном музее хранятся все его работы. В это же время в Москву вернулся Вертинский^[8]. Один их первых его концертов был в ЦДРИ. Вадим и туда достал билеты. Мы пришли в восторг. На этом концерте мы были вместе с Юрой Осиным. И когда ребята поделились своим восторгом в своей компании, их там не поняли. Даже в таких мелочах Вадим чем-то отличался от окружения.

Всю стипендию Вадим отдавал маме. Но он окончил курсы по спортивному судейству и судил баскетбольные соревнования. За вечер ему платили 100 рублей, и на эти деньги мы иногда ходили в ресторан, при этом выбирая почему-то «Метрополь». На эти деньги в ресторане можно было заказать горячее, салат и бутылку вина. Вадим любил хорошие рестораны. Он даже в одном из писем из Березово писал: «Сейчас хочется в хороший ресторан. С удовольствием представляю запах хорошей кухни, звон вилок, шум фонтана и хорошую музыку».

А познакомились мы с ним на четвертом курсе, на баскетболе. Наши институты были рядом, и мы, девчонки-баскетболистки, ходили смотреть «хороший» баскетбол в нефтяной институт. Наш институт играл по последней третьей группе, и «хорошего» баскетбола у нас не было. После четвертого курса Вадиму предложили перейти в основной состав баскетбольной динамовской команды. Но это означало многочисленные матчи, турниры, часто в других городах. Впереди был пятый курс, и геофизика победила. Вадим отказался от этого очень заманчивого для него предложения. А я училась в Институте цветных металлов и золота, и специальность была  «защита металлов от коррозии». В конце четвертого курса, неизвестно по какому признаку, нас, несколько человек, пригласили в отдел кадров Министерства среднего машиностроения. Так в то время называлась вся атомная промышленность. И не дожидаясь защиты диплома, окончания института, предложили мне распределение. Причем звучало это так: «Урал или Кавказ». Я, естественно, выбрала Кавказ. Так я получила распределение в Пятигорск на урановый обогатительный завод. Назывался он почему-то «Талиевый рудник». И по всем законам того времени там я должна была отработать три года. А Вадим после окончания института собирался либо на Север, либо на Сахалин. Хотя москвичи – выпускники институтов старались остаться в Москве. В то время, уезжая на работу из Москвы, терялась московская прописка. Вадим выбрал Крайний Север. Так летом 1954 г. мы расстались. Были клятвы очень часто писать друг другу и встретиться после первого года работы. Первая клятва выполнялась неукоснительно, вторая была нарушена – не получилось совпадение отпусков. Письма писались по Симонову: «Все, что думал и знал, – заносил на бумагу сейчас же»^[9].

Мы с Вадимом очень любили Симонова. Знали наизусть очень много его стихотворений и поэм и цитировали их с любого места. Так что сейчас по его письмам постараюсь воссоздать первые его шаги на работе.

Выехал Вадим из Москвы с двумя друзьями, Владиком Григорюнасом^[10] и Володей Черемшановым^[11], 5 августа поездом Москва – Владивосток. Ребята ехали на Сахалин, Вадим – в Тюмень. «В Тюмени 25 минут стояли, положив руки на плечи, и целовались на радость зрителям»^[A]. Ребята поехали дальше, а Вадим остался в Тюмени. Вот его первые впечатления о Тюмени 1954 г.: «Город паршивый. Две асфальтированные улицы. Два кинотеатра. Ресторан “Сибирь” по типу чайной и городской сад, состоящий из сквера, танцевальной площадки и уборной. Но люди неплохие. Это видно хотя бы по тому, что в выходные полгорода пьяны в стельку. Трест – на окраине в двух двухэтажных домах. Тресту всего полгода. Он строит много зданий, но все пока снимают комнаты. Трест оплачивает их частично. Обстановка немного тухлая. Слушал защиту нескольких отчетов. Отчеты слабые, но и еще закапывают друг друга. Но я уеду в Березово, может там приятнее. Я уже знаю, что Березово – нормальный сельский районный центр. Есть кино, столовая и библиотека. До конца сентября – пароходом, зимой – самолетом можно добираться. Работать буду по договору. Работать зимой, а летом – или писать в Тюмени отчет, или ехать в партию к югу от Тюмени. (В то время еще упорно искали нефть в обжитых районах к югу от Тюмени.  – С.М.) Может, будет и отпуск. Вообще, все это еще не известно. В Березово через два месяца надо начинать работать, а еще нет проектов, не назначены начальники партий и даже не известно, будет ли электроразведка, по которой я очень хотел бы работать. Пока я приказом направлен в Березово без должности, но примерно рублей 1800–2000 оклад там у инженеров. Я здесь жду юриста, чтобы заключить договор. Пока помогаю с отчетом за прошлый год, через дней 5–10 уеду».

И вот через некоторое время они вместе с промысловиком Володей отправились в Березово. От Тюмени до Тобольска добирались на такси – 250 км, по безобразным дорогам с двумя паромами, где сами тащили трос, срывая руки. «Теперь третий день загораем в Тобольске. Тобольск – старинный город, его в 1582 г. основал Ермак. Все тротуары и мостовые сделаны из хороших деревянных брусьев. Над городом на горе белый замок и тюрьма^[12], известная тем, что из нее побегов никогда не было. Мы уже знаем город так, как будто в нем родились. Лежим в гостинице и изнываем от скуки. Надо бы идти в столовую в порт, но там портовые грузчики пьют спирт и дерутся. Не хочется. Пароход послезавтра, и надо еще завтра доставать билеты. В Березово я из наших ребят еду пока один. Заключил договор и еду, а делать там, очевидно, нечего, работать начнут только через 1,5–2 месяца. В Березово экспедиция в стадии организации, работают только строители и одна промысловая геофизическая партия на бурящихся скважинах. Хотят, чтобы я переходил к ним совсем. Но я не знаю, есть много за и против. Если соглашусь, то придется обложиться книгами и конспектами и осваивать новую специальность – каротаж^[13]».

Таким образом, где-то в конце августа они оказались в Березово. «Два дня ходили по селу, искали комнату и нашли, очень повезло, так как здесь много экспедиций и все занято. Получили кровати, постели, купили приемник, занавеску на дверь, репродукции на стену. Вживаемся, одним словом. Узнал, что разговор с Москвой заказать почти невозможно, а с Пятигорском совсем невозможно». И дальше он пишет: «У меня новости. Я сижу дома, обложившись книгами и диаграммами, читаю днем и ночью. В экспедиции почти не бываю, и вот вчера приходит радиограмма, что главк приказал проводить в Березово электроразведку и меня вызывают в Тюмень писать проект. Я даже не обрадовался. Зачем, спрашивается, я целую неделю разбирался с утра до ночи в каротаже? Но в общем-то, конечно, это к лучшему. Тюмень меня не привлекает, но работать интереснее будет там, где больше знаешь. (Вадим по специальности был электроразведчик.  – С.М.) Дома у нас весело, тепло, уже довольно много книг, неплохие пластинки, пока, правда, без патефона. Сегодня, благодаря красноречию, уговорил продавца в книжном магазине отдать мне одну из двух присланных подписок на Чехова. Книги выписываю сюда, обосновываюсь фундаментально. Вот такие дела, зеленоглазая. Ты там хнычешь, что неделю нет письма. Это напрасно. Во-первых, когда много работы, я писать часто не буду, а во‑вторых, здесь такие условия, что письма не летят неделями. Проснулся Володя. Он возмущен, что я пишу тебе по ночам, и говорит, что я нарушил договор о письмах. Какой, расскажу в следующий раз».

В Тюмени Вадима назначили начальником партии. Это без малейшего опыта работы. По методу бросить в воду, чтобы научить плавать. Из Тюмени он писал: «Я через пару дней защищу проект и смогу лететь в Березово, если не задержат с аппаратурой. Там я вроде уже дома. Работать буду ноябрь–март не в Березово, а в маленькой деревушке, в 30 км от Березово. Работа предстоит интересная, так пока кажется, во всяком случае. Сейчас в Тюмени хорошая погода. Мы играли в баскетбол, это первый раз здесь. А вообще времени не хватает, с работы на почту за твоими письмами, потом в подписной магазин, ловить Джека Лондона, потом ужинать, и уже 9–10 часов. Приходишь, и почитать некогда. А тут еще письма. Мы с Володей договорились писать через день по два письма (у нас у каждого около 20 адресатов) и пока не напишем письма, не бриться. Но, походив пять дней небритыми, плюнули на это дело, купили пачку открыток и пишем раз в месяц по открытке. У меня большой список литературы на этот год, а читаю я очень мало, все некогда».

В Тюмени Вадиму пришлось задержаться. «Я уже который раз переделываю проект, то управляющий что-то надумает, то новые сроки из Москвы. Хочу поскорее лететь в Березово. Сейчас увлечен новой мыслью – строить втроем, вчетвером в Березово дом. Это будет стоить 4–5 тысяч и займет с полгода. Все бы хорошо, но это дело требует много времени, а мы будем все время в поле заняты». В середине октября Вадим был в Березово, и здесь настроение начало портиться. «Очень много работы. На мне хотят вывезти самую необеспеченную партию. Верчусь целый день. Набираю людей, получаю оборудование, ругаюсь, выпрашиваю. Все же вряд ли партия начнет работать в срок. Но я особенно не волнуюсь, увидев, какой здесь бардак».

Дальше началось, видимо, еще сложнее. Он пишет: «Еле выбрал часок, чтобы тебе написать. Очень много работы. С утра до самого позднего вечера я на берегу. Гружу трактора, балки (это маленькие домики на санях. Размером с автобус). Сегодня отгрузил последний паузок^[14]. По реке идет лед. Завтра пройдет пара катеров и все – река замерзнет. Работа у меня не клеится, рабочих набрал паршивых, все слабосильные и ленивые, много недостает оборудования, не едут из Москвы осциллографы, застряли в Тюмени из-за непогоды два инженера-оператора. От всех этих дел я захандрил. Бросить все захотелось страшно. Потерял веру в то, что мы сможем хорошо работать, и мечтаю, чтобы меня отпустили из начальников партии. Если бы меня освободили от должности начальника и работать мне спокойно интерпретатором, я был бы очень доволен. По вечерам прихожу такой уставший, что даже Симонова, не то что учебник, не могу почитать, сразу клонит в сон».

Постепенно все более-менее наладилось, и партия выехала в поле. Вадим пишет: «Объехал оба отряда и устроил базу в маленькой деревушке. За это время много прошел по тундре пешком и проехал на лошади». Насчет лошади до сих пор не могу понять. Очевидно, имелось в виду, что верхом. Но представить длинного Вадима верхом на лошади, учитывая, что до этого он видел лошадей только на картинке, до сих пор не могу. «День здесь короткий (имеется в виду ноябрь. – С.М.), в 6 часов уже совсем темно. Здесь очень красиво вечером и ночью. Небо постепенно переходит от розовых тонов к темно-фиолетовым, луна огромная и яркая, как в планетарии, снег сияет, и ничего живого, тихо, тихо. Я вспоминаю выражение Джека Лондона “Белое безмолвие” – очень верно. Деревушка, где я буду базироваться, построена в 1930 г. выселенными кулаками, а в 49-м году туда были добавлены калмыки. Мы у них заняли пустовавшую школу и больницу, устроили себе с начальником другой партии уютную комнатушку, купили про­игрыватель. Работы много, но все понемногу налаживается и настроение поэтому хорошее, но по-прежнему прошусь в интерпретаторы». Видимо, желание это было удовлетворено. Потому, что в следующем письме он пишет: «У меня наконец приехал начальник, правда, не такой, как надо бы, – малоопытный, но мне все равно, у меня теперь гора с плеч. Я теперь интерпретатор, обрабатываю материал и отвечаю за качество. Перетащил базу обратно в Березово. Теперь буду больше читать, больше ходить на лыжах. Но пока нужно ездить в поле, помогать операторам, а у меня уже огромный список непрочитанных книг».

Наступила весна, и началась усиленная переписка, кто и когда пойдет в отпуск. Вадим в начале лета прилетел в Тюмень писать отчет. Были варианты, что я прилечу в Тюмень в свой отпуск. Пытались созваниваться, но связь была такая, что Вадим мне потом писал: «Очень жаль, что я тебя совсем не слышал, голос твой хотел услышать и совсем не узнал его. Я хотел поговорить о твоем отпуске и возможном приезде в Тюмень. Я приехал и усиленно искал комнату, нашел удачную, большую, светлую комнату с окнами в садик. Поселил у себя своего начальника с условием, что он смотается, как только ты приедешь. А дела у меня такие: я пишу примерно до первого августа отчет. Потом вполне возможен был бы отпуск, но дело в том, что сейчас готовится решение Правительства о расширении работ в Березово^[15]. Там, вероятно, будет самостоятельная контора, и этой зимой будет гораздо больше партий. Очевидно, найдут работу и мне, и могут не отпустить в отпуск. В общем, пока не ясно, где я буду осенью».

В результате всей этой переписки этим летом мы не встретились. И начался второй год нашей разлуки.

После отпуска Вадим полетел в Новосибирск на совещание. «Мне здорово повезло. Наше совещание было почти всесоюзным. Я очень много узнал интересного о том, как работают в других предприятиях, послушал всех “китов”. Большинство народа там было гораздо старше, и есть чему у них учиться. Через пару дней полечу в Березово. Зиму мне предстоит работать в поле. База, правда, у нас будет в самом Березово. А на лето, боюсь, меня заставят работать в южных районах, что неприятно как в смысле оклада, так и в смысле отпуска. Зимой, как всегда, собираюсь много заниматься по специальности. Партия моя только начала работать. Я в этом году занимаю весьма безответственную должность интерпретатора, т.е. должен сидеть на базе и обрабатывать материал. Но я хочу познакомиться получше с аппаратурой и сбегу в поле до Нового года. В Тюмени мне предложили ехать на сбор к Спартакиаде народов РСФСР^[16]. Вчера пришла радиограмма – с 5 января трест разрешил мне уехать. Так что дней сорок я проболтаюсь на юге, а там и зиме уже скоро конец. Но мне за зиму надо было многому научиться, много прочесть, а теперь я не успею. Ты уже думаешь об отпуске, а я боюсь, меня летом заставят работать и не дадут отпуск. Надо до весны что-то придумать».

В январе и феврале Вадим был в Новосибирске. Там была зона Спартакиады народов РСФСР. Вадим пишет: «Принимали как на хороших соревнованиях, с комфортом и рекламой. В нашей команде (Тюменская обл.) кроме меня все молодежь 37–38-го года рождения. Я и игрок, и играющий тренер. Надежд было мало. Думали, как бы не занять 11–12-е место (из 12), но против ожидания заняли 4-е место. В Новосибирске наслушался эстрады на всю зиму, ходил подряд на все концерты. А фильмов посмотрел так много, что в Березово можно будет совсем не ходить в кино». В середине февраля Вадим вернулся в Березово.

«Живу без событий. Полмесяца в Березово, полмесяца в поле. Работы много, довольно интересная, но особенно она не захватывает, горения не чувствуется, с удовольствием выезжаю в поле, там хоть и полное отсутствие комфорта, зато работа живая и на целый день (12–16 часов). Март хочу весь быть в поле. А в апреле кончаются полевые работы, и засядем за отчет. Пока не знаю, где буду работать летом, есть шанс на интересную работу по реке, новые опытные работы плюс близкое знакомство с комарами. Но это еще не ясно». После этого письма я решила, что может повториться прошлый год, и написала, что постараюсь при­ехать. Вадим мне ответил Симоновым: «“Синица тоже море подожгла, / и кто-то ей поверил на минуту”^[17]. Если ты не собралась в прошлом году в Тюмень, сюда будет собраться и добраться (4–6 дней) гораздо труднее».

После «синицы» я твердо решила ехать. Маршрут был сложный. Сначала нужно было добраться до Минеральных Вод, потом самолетом до Москвы, потом самолетом до Тюмени и потом чем-нибудь до Березово. Телеграмму не стала отправлять: во‑первых, [что] через четыре или через шесть дней доберусь, я себе очень слабо представляла, а во‑вторых, очень хотелось удивить. Добиралась я сложно, почти шесть дней. В Тюмени меня поразил самолет, которым предстояло лететь до Березово. Это был маленький, двукрылый Ан‑2. Помещалось там человек десять. Кабина самолета была такая маленькая, что три человека там не могло поместиться. В самой кабине сидели пилот и штурман, а радист на каком-то подвесном табурете висел в дверях кабины. Поднимался самолет с озера. Вместо шасси у него были лодки. Зимой они менялись на лыжи. Прилетели мы в Березово под вечер. К самолету подошел маленький катерок, и пассажиры выбрались на сушу. Я пошла искать ул. Астраханцева, 15. Была вторая половина июня, совсем светло, но на улице почему-то никого. Удивили меня, конечно, деревянные тротуары, на них лежали собаки. Но лайки были очень вежливые. Когда к ним подходили, они лениво вставали, уступали дорогу и опять ложились на свое нагретое место. Дом я нашла, долго стучала. Но никто не открывал. Потом оказалось, что дверь не была заперта. В Березово в то время не принято было запирать дома. Я была страшно уставшая после столь долгих перелетов, прилегла и тут же уснула. Так что удивление Вадима я проспала. Дней восемь я прожила в Березово. Поселок на меня не произвел впечатления, тем более что Вадиму надо было ходить на работу. Но ему удалось освободиться на две недели, и он организовал нам свадебное путешествие.

В то время по Оби и Иртышу курсировал довольно комфортабельный теплоход «Ленинский комсомол»^[18]. Вадим договорился с капитаном, тот уступил нам свою каюту, и началось наше путешествие. Мы сначала поплыли из Березово в Салехард. Там, пока теплоход разгружался и нагружался, мы познакомились с Салехардом. Вадим там тоже до этого не бывал. А потом поплыли обратно до Омска. Мы много с Вадимом вместе отдыхали, были и в Болгарии, и в Крыму, и на Кавказе, и на Рижском взморье, но этот отдых был самый запоминающийся. Может быть, остроту ощущений добавляло то, что мы знали, что расстаемся еще на год. В Омске мы расстались. Я самолетом полетела в Москву, Вадим поехал в Тюмень. В Тюмени его назначили работать в речную сейсморазведочную партию, которой руководил Шмелев^[19]. Шмелев в то время активно занимался разработкой плавающей сейсмопартии. Он сконструировал плот-бон из бревен, на котором размещалась сейсмическая коса. Из Березово Вадим писал: «Шмелев улетел в Тюмень, и я хозяйничаю, на мой взгляд, много непорядка и все делаю по-своему. Не знаю, как это понравится Шмелеву. Очень много работы, и это хорошо, так как первое время настроение было очень паршивое. А потом некогда стало задумываться. Сегодня на несколько дней приехал в Березово, который показался мне большим городом. Ведь у нас стоит несколько барж и катеров в глухом месте, вода и кусты по берегам и больше ничего. А тут масса народа, кино, два магазина. Между прочим, в Березово появилось много причесок как у тебя, я думаю, что ты внесла вклад в продвижение моды на Север. Я проявил нашу пленку, посмотрел на тебя, и снова настроение испортилось. Даже не знаю, стоит ли печатать, чтобы совсем не расстроиться».

В Березово Вадим долго не задерживается и опять уезжает в поле. «Я совсем заработался. Шмелев все еще в Тюмени, я отдуваюсь за всю накопившуюся свою работу и за него. Надо изучать с мотористом мотор, чтобы выяснить, почему бьет винт, с кладовщиком, что делать с продуктами, и т. д. Вечером немного спокойно поработаю и в 11–12 залезаю на свою полку типа вагонного купе под полог. Комаров уже нет, но так теплее. Только тут вспоминаю о другом мире, о тебе, об отпуске, но, чтобы не расстраиваться, стараюсь побыстрее заснуть. Что-то я совсем разнылся, а у нас не плохо, не думай. Сейчас здесь самое хорошее время года, комаров уже нет, берега местами очень красивые, и каждый день мы на новом месте. Очень много смородины по берегам, едим все время варенье. Все время живая рыба, когда рыбы много, то едим только стерлядь. Купаюсь раза два в день, но загорать, конечно, некогда. Пару дней назад у нас было ЧП. Помощник взрывника зацепил случайно магистраль и затащил заряд под свою лодку. Лодку разломило пополам, его бросило метров на пять вверх. Чудом он отделался контузией и ушибом спины. Я тоже чудом отделаюсь максимум выговором, так как его даже в больницу не взяли. Получили новую самоходную баржу. Мы в двух трюмах разместили человек по десять, поставили станцию и выбросили одну старую баржу. У меня здесь будет настоящая кровать и, возможно, даже тумбочка. Абажура, правда, все же не будет. Сейчас ушли далеко от Березово. Места глухие, лес по берегам настоящий, таежный. Красивых видов, закатов, грибов и ягод хватило бы на несколько домов отдыха. У нас на самоходке большая комната на пять молодых холостяков – инженеров и техников. Электричество, радио. Сегодня в маленькой хантыйской деревушке обнаружили настоящую баню и отвели душу. А то у нас только душ с теплой водой. Сидим, блаженствуем после бани, пьем чай с вареньем, слушаем, как скрипки выводят “Очи черные”. Вдруг нашу идиллию прервал какой-то сумасшедший катер. Он чуть не налетел на привязанные к нам бревна с приборами, не глядя на нашу световую сигнализацию. Еле успели остановить. Все обошлось благополучно. Вот такие у нас приключения».

Декабрь–январь Вадим писал отчет в Тюмени. Где-то в феврале он вернулся в Березово. «Работаю я старшим интерпретатором. Партия двухотрядная, отряды далеко друг от друга, а операторы недостаточно опытные, и приходится много ездить в поле. План идет со скрипом. Главное, правда, не это, а решить геологическую задачу и подготовить структуру под бурение. Это мы, очевидно, сделаем, но пока много нерешенных вопросов, а работа напряженная, но интересная. В общем, как это ни пошло звучит, живу работой. В начале апреля закончим полевые работы, в июне поедем в Тюмень оформлять и защищать отчет, срок защиты 20 августа. Я, правда, хочу приложить все силы, чтобы окончить к 1 августа, правда, не знаю, что из этого получится. В поле у меня всегда хорошее настроение, даже если нечего есть и давно не ездили в баню. Там совсем не бывает хандры. Так что я с удовольствием работал бы оператором, т.е. всю зиму находился бы в поле. А ты приедешь ко мне в балок^[20], ты знаешь, что это такое? У вас, вероятно, уже весна, а у нас самолеты еще садятся на лед, оленьи упряжки бегут по дорогам. Я, кстати, научился править оленем. Берешь длинный шест – хорей и им толкаешь, не бьешь, а именно толкаешь оленя в то место, где, как говорят французы, спина теряет свое название. Чтобы повернуть, суешь шест слева, он пугается и поворачивает вправо. Вообще олени очень глупые животные, глупее ферганских ишаков и нашей кошки Мурки».

Планы меняются очень быстро. Уже в следующем письме он пишет: «Относительно лета. Отчет я писать не буду. Буду летом начальником партии. Работать будем по реке Сосьва, начинать в 50 км и кончать в 300 км от Березово. Я согласился с условием, что уйду на 1,5–2 месяца в отпуск, когда работа будет налажена. Налажена – понятие растяжимое. Собираюсь в середине июля, но из Москвы пишут, что въезд туда будет закрыт». Дело было в том, что летом 1957 г. в Москве должен был состояться Международный фестиваль молодежи и студентов^[21]. А нам с Вадимом очень хотелось попасть на этот фестиваль. Телефонной связи у нас не было, письма шли очень долго. И дальнейшее согласование наших отпусков и возможности попасть на фестиваль шло телеграммами. Но телеграммой много не объяснишь и много не скажешь. А у меня на работе, видя количество получаемых мною писем, знали о моем романе и решили мне помочь. Меня включили в снабженческую командировку и приурочили ее к началу фестиваля. Мы должны были привезти какие-то приборы из Москвы. Ехали мы на грузовой машине, добирались больше двух суток. Когда приехали в Москву, я пошла в контору, оформила все бумаги, и на этом моя командировочная миссия была закончена. Через шесть дней я должна была отметить командировку и ехать обратно. Где находится Вадим, я понятия не имела. С одним из сотрудников, который совсем не знал Москву и попросил показать ему центр, я тут же поехала на Петровку. Ида Яковлевна мне сказала, что Вадим уже три дня как прилетел, но сказал, что сегодня придет поздно.

Фестиваль уже был в самом разгаре, на улицах была масса народа, очень много иностранцев, чего мы раньше никогда не видели. Мы с моим сотрудником решили поехать в Лужники. Там была масса всяких мероприятий, огромные очереди у каждой из касс. И вдруг я вижу, что в соседней очереди стоит Вадим. Сказать, что это был шок, – это ничего не сказать. Оказывается, потеряв меня, он на этот вечер заказал телефонные переговоры с Пятигорском и Воронежем и поэтому сказал маме, что придет поздно.

Шесть дней мы ходили по Москве, ни на минуту не расставаясь. Посещали всевозможные концерты, выставки, спортивные соревнования. Жили у друзей. Через шесть дней моя командировка закончилась. Я поехала в Пятигорск, Вадим остался в Москве. Договорились встретиться в Сухуми.

Перечитав сейчас все письма Вадима, я еще раз поняла, как был прав Симонов, написав: «В первых письмах писалось, / что я без тебя не могу, / в первых письмах моих, / толщиною с большую тетрадку, / мне, казалось – по шпалам, / не выдержав, я побегу»^[22].

Такие  были  письма  Вадима  в  первый  год,  а  в  последующем  они стали «в меру кратки и будничны, в меру длинны и нежны». И я подумала, как хорошо, что срок работы по распределению – три года. Если бы четыре, я, наверное, уже не поехала бы на Север.

Встретились мы через несколько дней в Сухуми. Месяц в Сухуми пролетел как один день. Дальше предстояла новая жизнь. Зная уже Березово, я немного опасалась туда ехать. Я жила в довольно комфортных условиях. Вокруг предприятия был построен так называемый соцгород. Сейчас это город Лермонтов. Обустроен он был двух- и трехэтажными домами с хорошими квартирами, с отоплением, с горячей водой. Оклады там тоже были довольно приличные, а, учитывая, что там еще были бесплатные обеды, финансово мы чувствовали себя довольно вольготно. Вокруг было много интересных мест: Пятигорск, Ессентуки, Кисловодск, Приэльбрусье, куда мы часто ездили. Вадим тоже очень беспокоился, как я адаптируюсь на Севере. Но чувства взяли верх. После Сухуми он полетел в Москву, а я в Пятигорск увольняться с работы. Оформив увольнение, я поехала в Воронеж к родным. Планы были такие, что Новый год мы обязательно будем встречать вместе в Березово.

В середине декабря я была в Тюмени, и тут выяснилось, что все не так просто. На рейс Тюмень – Березово была большая очередь. Расписание было «по погоде». Летал самолет только в светлое время суток, а был декабрь. Ежедневно утром и вечером, чтобы не выбросили из очереди, надо было отмечаться. Жить мне было негде, мест в гостинице не было. Я устроилась в каком-то Доме колхозника. Делать мне было абсолютно нечего. В Тюмени существовало два кинотеатра, и я по несколько сеансов в день сидела то в одном, то в другом. Наконец я получила билет на 30 декабря. Самолет благополучно взлетел, но быстро начало темнеть, и нас посадили в Ханты-Мансийске. Аэропорт представлял собой одноэтажное бревенчатое здание. Там было три комнаты – в одной была диспетчерская, в другой располагался экипаж, третья – для пассажиров, причем, очевидно, предполагалось, что в самолете летят или одни мужчины, или одни женщины. Туалет был на улице. А был декабрь. 31 декабря нас пригласили в самолет. Самолет поднялся, покружил над Ханты-Мансийском и неожиданно пошел на посадку – началась метель, и Березово не принимало. Наступал Новый год. Скрасили наше существование летчики. Они пригласили нас в свою комнату и организовали встречу Нового года. Ни один из встреченных мною Новых годов я не могу вспомнить в деталях, а этот как на ладони. Первого повторилась та же история: мы поднялись, покружились над Ханты-Мансийском и опять сели. Здесь я уже начала понимать, куда я еду. И только второго января в конце светового дня мы прилетели в Березово. Так как самолет был единственный и ждали его уже четыре дня, Вадим, конечно, меня встречал. Встреча была такой нежной, что я тут же забыла свои полумесячные мытарства. И решила для себя, что я никогда не буду жаловаться на обстоятельства и постараюсь смотреть на Север глазами Вадима. И получше узнать этот таинственный Север. А интересного вокруг было много. Я ведь ехала к Новому году и везла с собой несколько баночек крабов. Когда я выставила их на стол, я не увидела никакого интереса к ним и решила, что народ не знает, что это такое. На следующий день мы пошли в магазин, и там я увидела, что все полки сверху донизу буквально забиты этими баночками. На прилавке стоял большой деревянный ящик с черными толстыми макаронами, и больше абсолютно ничего не было. В углу магазина стояла какая-то большая бочка. Я решила, что это что-то противопожарное.

Навыков в кулинарии у меня никаких не было, но мне очень хотелось создать для Вадима домашнюю обстановку. Я привезла с собой кучу кулинарных книг. С продуктами было плохо, но та бочка, которую я приняла за противопожарную, оказалась бочкой с ястычной икрой. Это черная осетровая икра вместе с пленками, пленок, правда, гораздо больше, чем икры. Но если часа два поскоблить эти пленки, то можно было наскрести несколько ложек икры, и у нас стало любимым блюдо – блинчики с черной икрой. Еще очень интересно в Березово боролись за высокие надои молока. Там была небольшая молочная ферма. Кто-то из начальства решил, что чем меньше коровы спят и в это время жуют, тем больше они будут давать молока. И чтобы заставить коров не спать, райком партии постановил, что все члены партии должны ночью по очереди дежурить и будить коров. После этого события Вадим сказал, что он вряд ли вступит в партию.

Все было прекрасно, но приближалась весна, а, значит, полевой сезон. В конце мая партия Вадима выехала в поле. Вадим был начальником речной сейсморазведочной партии. За это лето они должны были окончательно отработать метод речной сейсморазведки с применением сконструированных совместно со Шмелевым бонов. Бон – это плот из бревен, на котором размещались сейсмическая коса и сейсмоприемники. Вдоль бона пропускался трос, и его буксировал катер, оборудованный под сейсмостанцию. Все это разрабатывалось и уже применялось несколько сезонов, рационализировалось, улучшалось, упрощалось, и наконец БРИЗ^[B] принял изобретение. Так что этот полевой сезон должен был поставить окончательную точку в применении этого метода, используя многочисленные реки и речушки Севера.

За это изобретение Вадим со Шмелевым получили малые золотые медали Выставки^[C] и по холодильнику ЗИЛ. У этого речного бона было и продолжение – сухопутный сейсморазведочный бон. Вадим горел этой работой. Осложнялось все тем, что я ждала ребенка. В результате 31 мая Вадим отвел меня в роддом, 1 июня я родила, а 3 июня Вадим, посмотрев через окно на сына, последним катером помчался догонять свою партию. Так что встречали меня из роддома наши друзья. Но друзья тоже скоро разъехались по партиям, и я осталась абсолютно одна. Вот здесь я окончательно поняла, что такое суровый Север.

К этому времени у нас уже была малюсенькая так называемая квартира. Это была половина домика с комнатой 11 метров и кухней метров семь. Вход в кухню был прямо с улицы. Соседи к этому времени тоже уехали в поле.

Мне надо было ежедневно натаскать воды, которую в бочке подвозили к дому, принести дрова, истопить печку, нагреть воду на плите, искупать малыша, постирать и погладить пеленки. Малыш был неспокойный, перепутал день с ночью, что было нетрудно сделать, так как был июнь и солнце почти не уходило за горизонт. И плакал и день и ночь. В результате, когда я хотела немного поспать и ложилась, потолок надо мной кружился. Вадиму за все лето всего один раз удалось приехать в Березово. На Сосьве им встретился какой-то случайный катер, который шел в Березово, и он на нем приехал. Побыл он с нами два дня и этим же катером уехал догонять свою партию. Почтовой связи тоже практически никакой не было. Мне писать было некуда, а Вадим прислал мне два письма из каких-то населенных пунктов, где они приставали. Но письма шли так долго, что одно письмо он получил уже сам, когда вернулся.

Вернулся Вадим где-то в середине сентября, а через две недели его вызвали в Тюмень. Из Тюмени он прислал телеграмму, что его переводят в Салехард и он летит туда, минуя Березово. Это была неожиданность. Кроме сообщения о переводе в телеграмме больше ничего не было. Приехал Вадим за нами в середине декабря. В Салехард он был назначен главным геофизиком Ямало-Ненецкой геологоразведочной экспедиции. Экспедиция существовала пока только на бумаге. Базы, по существу, еще не было. Была только контора, размещавшаяся в отремонтированном бараке, оставшемся от так называемой 501-й стройки^[23]. Район, где должна была размещаться экспедиция, назывался Мостострой. К центральной части города примыкал речной порт, с некоторым разрывом располагался поселок рыбокомбината, дальше шел наш Мостострой, а еще дальше – поселок Ангальский Мыс, который позже превратился в поселок геологов. Северный полярный круг проходил между основным городом и нашим поселком Мостострой, что давало нам возможность иметь коэффициент к зарплате 1,8, в то время как в основном городе он был 1,3. У нас в поселке жила одна семья, он был геолог, она – преподаватель, работала в Салехарде. Она смеялась: спим в одной постели – муж получает коэффициент 1,8, а я – 1,3.

Жилья в экспедиции еще никакого не было, и Вадим снял нам квартиру в городе. Квартира – это громко сказано, это были две малюсенькие комнаты без кухни, вернее, кухня была, но в ней зимой жили куры, так что проходить через кухню надо было в противогазе. Но печку топила хозяйка, и это уже было здорово. Салехард того времени состоял из одноэтажных, редко двухэтажных, домов. Дощатые тротуары, разбитые дороги.

Вадим с головой ушел в работу, приходил домой очень поздно. Андрюша подрастал, и вставал вопрос о моей работе, но с моей специальностью «защита металлов от коррозии» делать здесь мне было нечего. В структуре экспедиции должны были существовать две геологоразведочные партии по съемке и разведке рудных полезных ископаемых для работы на Полярном Урале. Для обработки материалов этих партий нужна была лаборатория. Лаборатория существовала в Тюмени, но если отправлять пробы туда, результатов приходилось бы ждать очень долго. Руководство экспедиции решило организовать свою лабораторию. Необходимость была в минералогической, химической и спектральной лабораториях. Минералогов пригласили из Свердловска, химиков нашли среди жен специалистов, а меня решено было отправить в Тюменскую лабораторию обучаться спектральному анализу. Был заключен договор на мое обучение в Тюмени. И в начале мая мы с Андрюшей отправились в Москву. Через Обь перебирались вертолетом Ми‑1. Это пилот и два пассажира, и никакой крыши над головой. Я летела с Андрюшей и с няней. Поездом мы добрались до Москвы, оттуда Андрюшу мои родственники забрали в Воронеж, а я полетела в Тюмень. Там я пробыла все лето и вернулась только осенью. За это время было отремонтировано несколько бараков на Мостострое и на Ангальском Мысу. Была отремонтирована лаборатория, и у нас уже была квартира. В одноэтажном бараке на три квартиры у нас было две комнаты, кухня и прихожая. В кухне – плита, которая обогревала обе комнаты. К моему приезду Вадим даже как-то обставил эту квартиру. Появилась какая-то мебель и первые книжные полки. Вадим очень много читал, причем читал он не бессистемно. У него всегда был четкий план: в этом месяце он должен прочесть Паустовского, в следующем – Ремарка и т. д. Кроме того, он очень много читал технической литературы, выписывалась масса журналов. Я ему однажды даже сказала: «В следующий раз, Вадим, я выйду замуж за неграмотного».

Когда-то, во времена нашей многолетней переписки, Вадим прислал мне стихотворение Симонова, назвав его гимном дому <…>^[24].

Мне кажется, что это стихотворение было руководством для Вадима в построении собственного дома. Именно Дома с большой буквы, а не жилья. К нам в любое время могли прийти друзья, знакомые. Могли прийти в гости или просто с каким-либо вопросом. Когда Вадим привез из Москвы пленку с записью песен Булата Окуджавы, а у нас к этому времени уже была магнитола, то послушать песни Окуджавы хотели почти все. А так как квартира была не такая уж большая, то был составлен график прослушивания. И я почти месяц, почти ежедневно слушала эти записи. Вадим часто вечерами работал, и прослушивать приходилось без него. Я до сих пор очень люблю творчество Окуджавы и до сих пор посещаю все концерты, посвященные ему.

Наладилась и моя работа. Окончательно было отстроено здание лаборатории на Ангальском Мысу, пришло спектрографическое оборудование, материалы. Во всю уже работали геологоразведочные партии на Полярном Урале, и работы было много. Сложности были только с нянями для Андрюши. Но строился детский сад, рядом строилась котельная, которая должна была снабжать теплом детский сад, контору и строящийся двухэтажный жилой дом.

Скоро Вадима назначают начальником Ямало-Ненецкой комплексной геологоразведочной экспедиции. Теперь приходилось заниматься и снабжением, и строительством, и финансовыми вопросами, и проблемами распределения жилья. Народу в экспедиции прибавлялось, и строители не успевали ремонтировать бараки. Из новых домов строился только один двухэтажный дом.

Вопрос предоставления жилья очень беспокоил Вадима. Когда на каком-то профсоюзном собрании мою кандидатуру предложили в профком, Вадим отозвал меня и попросил, чтобы я отказалась. Дома он объяснил мне, что домашнего профсоюза он уже не выдержит. В это же время Вадим вступил в партию. Когда-то он зарекался от этого, но я понимала, что на него здорово давили. Мне, правда, он объяснил это тем, что партком очень любит заседать в его кабинете и он вынужден покидать свой кабинет, а вечерами у него много работы и связь с партиями.

Его быстро выбрали или назначили, не знаю как сказать, в окружком партии. Еще прибавилось работы, необходимо было готовиться к каждому заседанию окружкома.

С людьми Вадим сходился очень легко, со многими был на «ты», но никакого панибратства никогда не было. В Березово в экспедиции работал Володя Британишский^[25]. Он уже был состоявшимся поэтом, но, окончив Ленинградский горный институт, по законам того времени должен был отработать три года по специальности. На своей изданной книге стихотворений «Поиски»^[26], уезжая, он написал: «Вадиму, к которому я все никак не привыкну относиться как к начальнику, хотя бы на те недолгие годы, пока я прикидываюсь инженером. С огромной искренней симпатией». У Вадима было отличное чувство юмора, и он очень ценил его в других. Когда в космос запустили корабль с Егоровым^[27], один из наших геофизиков Лева Альперович^[28] бегал по всем кабинетам и всем сообщал, что он вместе с Егоровым ходил в горы. На следующий день на одной из камералок^[29] появилась табличка «Музей друга космонавта». В комнате появились экспонаты: кружка, из которой пьет друг космонавта, стул, на котором сидит друг космонавта, волос из шевелюры друга космонавта и т.д. Вадим с юмором отнесся к этой шутке. В экспедиции был один геофизик – страшный карьерист, совершенно не умеющий ладить с людьми. Геофизики решили проучить его и вывесили приказ о назначении его начальником партии за подписью Бованенко. Вот за эту «шутку» организаторы получили по выговору. «Прикалывались» постоянно, и Вадим не избегал этой участи. Как-то к нам в гости пришел Лева Альперович, а он был очень маленького роста. Вадим говорит ему: «Раздевайся, вешай пальто». Лева попрыгал около нашей вешалки, но достать не смог. Когда мы пришли в гости к Альперовичам, у того вешалка была прибита на уровне колен Вадима, и точно таким же тоном, как Вадим, он говорит ему: «Раздевайся, вешай пальто».

В семье лидером был Вадим, а я была счастливейшей женщиной, мне даже мечтать было не о чем. Все глобальные семейные вопросы решал Вадим. Причем все это было продумано и взвешено, что никаких разногласий никогда не было. Вся домашняя работа была на мне. Я понимала, насколько он загружен, и старалась, чтобы в свободное время он не был обременен домашними делами. А просто бы общался со мной и с Андрюшей.

Когда мы переехали в двухэтажный дом, водопровода там не было, не получилось, трубы замерзали. Приезжал водовоз с бочкой, и ведрами жители таскали воду. Это было обычно часов в семь вечера. Вадима в это время дома никогда не было, в семь часов у него начиналась связь с партиями. И я совершенно спокойно вместе со всеми таскала воду до тех пор, пока к нам в гости не приехала мама Вадима. Когда она это увидела, то позвонила Вадиму и начала кричать, какое это безобразие, что воду таскают одни мужчины и только одна твоя жена этим занимается. Неужели ты что-то не можешь придумать. Она так кричала, что Вадим, не поняв в чем дело, примчался домой. О чем они говорили, я не знаю, я не вмешивалась, но на следующий день я спокойно носила воду, а она ушла из кухни, чтобы не видеть этого безобразия.

Финансами всю зиму командовала я, а когда мы ехали в отпуск, финансы переходили к Вадиму, глобальные вопросы требовали материального обеспечения. Он выбирал, куда нам поехать отдохнуть, снимал дачу, если мы не могли взять с собой Андрюшу. Вадим любил хорошие рестораны, и мы иногда обедали с ним в ресторане «Националь». Однажды мы с ним вечером возвращались из ресторана на такси, водитель очень нервничал. Вадим спросил его, что случилось. Тот ответил, что сейчас видел мужа дочери с какой-то женщиной в ресторане. Вадим говорит: «Может, это и была ваша дочь?» Возмущенный водитель повернулся к нам и говорит: «Неужели вы пошли бы со своей женой в ресторан?» «Никогда в жизни», – ответил Вадим. Лидером Вадим был даже в мелочах. Когда мы отдыхали в Болгарии, в моду входил танец твист. Вадим первый из всей нашей группы научился его танцевать.

Был сдан первый «небоскреб» – двухэтажный дом в нашем поселке Мостострой. Квартиры были в основном трехкомнатные и, самое главное, с паровым отоплением. Можно было забыть про дрова и печки. Мы долго не знали, что делать с третьей комнатой, потом решили, что она будет для гостей.

Вадим в своих письмах писал мне, что он очень легко обходится без комфорта и без абажура. Оказалось, все не так. Вадим с удовольствием занялся дизайном нашей квартиры. Пол в нашей большой комнате был выкрашен в зеленый цвет (видимо, сказывалось отсутствие зеленого цвета вокруг), на полу лежал красный ковер. Две стены были выкрашены в бежевый, две – в розовый цвет. Появились и абажур, и торшер, и красивые полки для книг. Соседями у нас была семья Кавалеровых^[30] (главный геофизик экспедиции). Отношения у нас были такие: Вадим мог за обедом сказать: «Что-то мне не нравится твое второе, пойду посмотрю, что у Лиды». И также Кирилл приходил и говорил: «У тебя первое есть? А то Лида не приготовила». Из развлечений были кино, баня и спортзал. По субботам народ с вениками тянулся мимо наших окон. Потом, как правило, заходили к нам, и начинались бесконечные разговоры о работе. Других тем я не помню. Иногда был преферанс. А по воскресеньям любители спорта отправлялись в «Город». Считалось, что мы не город. Тогда в Салехарде в помещении церкви размещалась спортивная школа, и экспедиция арендовала там по воскресеньям время. Играли в баскетбол, в волейбол, устраивались турниры. В городе существовали команда врачей и команда рыбокомбината. Наши всегда побеждали. На женские команды народу не набиралось, и я занималась судейством. После игр все шли в ресторан, там был восхитительный муксун^[31] в кляре.

Уже функционировал детский садик. Он был хорошо оборудован и оснащен. Из жен специалистов был подобран коллектив воспитателей и нянечек. Садик был дневного пребывания, но при непогоде всегда оставался дежурный персонал, и ребенка можно было оставить на ночь. Но мы ни разу не оставляли Андрюшу. Вадим, несмотря на его многочисленные командировки, а может, благодаря им, был домашним человеком. Он считал, что вся семья должна ночевать дома, и, несмотря на любую непогоду, брал одеяло и шел за Андрюшей. Вадим обладал удивительной трудоспособностью и, несмотря на очень большую занятость, умел создавать вокруг себя удивительно благожелательную атмосферу дома. Мы с Андрюшей никогда не могли пожаловаться на отсутствие его внимания. Моя младшая сестренка в это время училась в Воронеже в институте, и каждые зимние каникулы она стремилась проводить у нас. Иногда получалось, чтобы добраться до нас, у нее уходило три-четыре дня, столько же обратно. Но все равно, ради нескольких дней она каждые каникулы прилетала к нам. Видимо, «Дом друзей» у нас получился.

Однажды я сказала Вадиму, что я устаю. Он тут же предложил мне оставить работу и годик посидеть дома. Я просто хотела, чтобы он меня пожалел, а он тут же предложил кардинальное решение этой проблемы.

В экспедиции работал радист Виктор Климов – мастер на все руки. Они с Вадимом решили организовать местное телевидение. Виктор сконструировал антенну и водрузил ее на крышу нашего дома. Вадим привез из Москвы телевизор. Долго налаживали, появилась картинка. Вначале просто намек на картинку. Виктор много дорабатывал свою антенну, и наконец мы стали что-то принимать. Принимались передачи в основном из Швеции и Финляндии. Иногда картинка была совсем чистая, иногда – один песок. Вели даже дневник, записывали, как зависит картинка от погоды, от направления ветра. От полярного сияния. Но все плачевно кончилось: был очень сильный ветер, антенна упала и проломила крышу.

В декабре 1963 г. на базе ЯНКГРЭ^[D] был образован Ямало-Ненецкий геологоразведочный трест. Вадим был назначен управляющим треста. Геологоразведочные работы велись по всей огромной территории Ямало-Ненецкого национального округа, что составляло более половины территории области. Ничто не предвещало беды, но она пришла неожиданно. В феврале 1965 г. случилось сразу два фонтана. Один – в районе Тарко-Сале на Пурпейской скважине Р‑101, второй – на Тазовской скважине. Тазовскую скважину заглушили уже 24 февраля, а на Пурпейской скважине был страшный пожар^[32]. Для того чтобы его задавить, необходимо было бурить наклонные скважины, а для этого нужны были буровые установки и огромное количество материалов. Необходимы были точные расчеты. Приехало огромное количество всяких комиссий. Чем больше комиссий, тем больше мнений и предложений. Вмешивалось и партийное начальство. Протазанов^[33], первый секретарь окружкома партии, когда прилетел на скважину, кричал: «Надо поставить здесь виселицу и повесить вас здесь всех». Когда мне Вадим рассказывал это, на него было больно смотреть. Эти несколько месяцев дома мы Вадима не видели. Обо всем этом много написано^[34]. Даже сейчас не хочется вспоминать об этом времени. Только 28 августа была покорена эта скважина. К этому времени уже последовали организационные выводы. Вадима освободили от должности с формулировкой: «В связи с увеличением буровых работ» (Вадим ведь был геофизик) и назначили зам[естителем] главного геофизика Тюменского управления с переводом в Тюмень. В Тюмени нам сразу же дали квартиру. Эрвье^[35], видимо, опасался, что Вадим уедет с Севера, и чувствовал за собой вину, что он его не отстоял. Но сделать он, естественно, ничего не мог, там уже вмешались партийные силы.

Не дожидаясь окончания работ по ликвидации аварии, когда работы уже подходили к завершению, где-то в конце июля мы уехали в Москву. В Москве у нас строилась кооперативная квартира, и я думала, что Вадим попытается устроиться на работу в Москве. Но, видимо, Север крепко его держал. Об этом даже не было разговора.

Приближался конец отпуска. Я видела, как тяжело Вадиму ехать в Салехард для организации нашего переезда, и я взяла это на себя. Было решено, что я еду одна в Салехард, а Вадим с Андрюшей летят в Тюмень. Там надо было оформлять получение квартиры, устраивать Андрюшу в школу, приступать к новой работе. С работой, естественно, никаких проблем не было. Были уже приказы о назначении Вадима заместителем главного геофизика экспедиции и о моем переводе в Тюменскую лабораторию.

В Салехарде я собрала, упаковала вещи. Здесь я поняла, что тоже очень полюбила Север, и еще раз поняла, как все хорошо относились к Вадиму. Уезжать было очень тяжело, все время казалось, что мы сюда еще вернемся. В Тюмени, когда я приехала, было уже все готово: квартира, работа, школа для Андрюши. Но было такое состояние, что совершенно не хотелось распаковывать вещи. Вадим ходил потерянный. Кабинетная работа с девяти до шести – это был не его стиль работы. Он привык работать на грани человеческих возможностей по 12–16 часов в сутки, решать глобальные задачи, мыслить масштабно. Здесь было все не так. Вроде бы и Север близко, а самостоятельно что-то решать уже нельзя. Здесь он даже пожалел, что мы не остались в Москве. На помощь пришел умнейший «папа Юра»^[E]. Эрвье всегда очень тепло относился к Вадиму, очень ценил его. Эрвье знал, что кабинетная работа – это не для Вадима. Он помог Вадиму быстро оформиться на работу в Пакистан главным геофизиком проводимых там геофизических работ. Эрвье понимал, что только полная смена обстановки поможет Вадиму. В декабре мы уже уезжали из Тюмени. На прощальный ужин надо было пригласить столько друзей, что наша квартира не смогла бы всех вместить. Решили приглашать только мужчин, исключение составляла только чета Агафоновых^[36], с которыми мы были очень дружны, и Эрвье, который сказал, что он без Ксаны Васильевны^[37] никуда не ходит. Было сказано много теплых слов, но все равно почему-то было очень грустно.

Второго января 1966 г. мы уже были в Пакистане. Поражало здесь все. Во-первых, обилие вокруг зеленого цвета. Зелень была кругом, около посольства на светло-зеленом газоне стояла роскошная темно-зеленая новогодняя ель. Солнце, казалось, никуда не уходило на ночь, а был январь месяц.

После Севера условия были идеальные. Пакистанская корпорация арендовала для советских специалистов особняки в одном из самых красивых районов Карачи. Каждый особняк на три-четыре квартиры. К особняку примыкал небольшой дворик, там росли бананы, манго, гранаты. Было впечатление, что мы попали совсем в иной мир. Рабочий день в корпорации был с 8 часов до 14. Причем задержаться на работе Вадим не мог. Ровно в 2 часа за ним приходила машина. В корпорации существовала строгая субординация. Главные специалисты – главный геолог, главный геофизик и начальник группы советских специалистов пользовались персональными машинами, всех остальных специалистов доставляли на работу автобусами. Субординация существовала во всем. На приемы в посольство приглашались тоже только главные специалисты, а приемы были очень интересные. Самый интересный прием был 23 февраля, приглашались военные атташе всех стран. Экзотические военные формы атташе африканских стран поражали воображение.

Мы постепенно вписывались в эту жизнь. Вадима выбрали в объединенный профсоюзный комитет – это посольство, торгпредство, Аэрофлот и группа советских специалистов. Меня сделали председателем женсовета нашей группы специалистов. Я, естественно, не работала, сначала это было очень непривычно, а потом даже понравилось. Навыков общественной работы у меня не было; когда мы жили на Севере, Вадим не хотел, чтобы я этим занималась. А здесь он взялся мне помогать, у него всегда была масса идей. Я помню, как Вадим организовал «конкурс пловов». У нас было много специалистов из Средней Азии. Мы пригласили умельцев готовить плов. Потом все эти пловы на больших блюдах были выставлены на столе под номерами. Гости приходили, пробовали все пловы и голосовали за понравившийся им. Победитель получал приз. Вадим, естественно, принимал участие во всех спортивных мероприятиях от шахмат до перетягивания каната и даже участвовал в КВН. По воскресеньям в посольстве демонстрировались новые фильмы. Три раза в неделю были поездки на море. В посольстве была хорошая библиотека, выписывалось много толстых журналов. Появился свой круг друзей. А потом пришло увлечение подводной охотой. Недавно я прочитала, что лучший способ релаксации – это подводная охота. И еще это был «экстрим». На Севере он получал его в работе, здесь в какой-то степени экстримом стала подводная охота. Была приобретена соответствующая экипировка, а для меня это стало испытанием. Вадим уплывал, исчезал из поля зрения, часами занимался охотой и любовался подводным миром. Он часто говорил, что вот вернемся из Пакистана, годика три поработаем на Севере, а потом поедем на Кубу. Подводный мир, говорил он, там еще красивее.

В конце 1968 г. у нас заканчивался срок контракта. Народ суетился по поводу продления контрактов, Вадим и слышать об этом не хотел. Мои слабые попытки уговорить его вернуться в Москву тоже успеха не имели. Только Север.

24 июня 1968 г. было самое обычное воскресенье. С утра поехали на море. Но летом все водоросли из глубины прибивало к берегу, и море становилось похожим на густой суп, и купаться уже было нельзя. Тем более нельзя было охотиться. Мы немного погуляли вдоль берега и поехали домой. Дома Вадим законсервировал свое подводное ружье. Я была счастлива. Вечером поехали в посольство в кино. Абсолютно ничего не предвещало беды, но она пришла. Ночью Вадиму стало плохо, приехал врач, очень долго делали искусственное дыхание. Официальный диагноз – тромб.

Вадим ни разу в жизни не был на больничном и никогда ни на что не жаловался.

Я благодарю Бога за все то время, что мы были вместе. Праздник кончился, начались суровые будни. Жить в Москве нам с сыном было негде. Квартира, которую мы строили, была оформлена на Вадима. Чтобы ее переоформить, нужны были силы и связи. Ни того, ни другого у меня не было. На помощь пришел Юрий Георгиевич Эрвье. В Москве строился дом геологов. Эрвье помог мне получить там однокомнатную квартиру. Он же помог с памятником, и организационно, и материально. Очень сложно было заполучить такой большой красивый камень и место на центральном кладбище.

Похоронен Вадим на Донском кладбище. На мраморной плите стоит большой мраморный куб – символ памяти и вечности. Хочется, чтобы о нем помнили. Может, мои воспоминания этому помогут.

 

14 июня 2011 г.                                                                                                 С.Л. Матвеева

 

Государственный архив ЯНАО. Ф. 411. Оп. 1. Д. 45. Л. 1–25. Компьютерный набор.

 

---

[A] Здесь и далее С.Л. Матвеева цитирует письма мужа.

[B] БРИЗ – Бюро по рационализации и изобретательству.

[C] Имеется в виду Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (ВСХВ).

[D] Ямало-Ненецкая комплексная геологоразведочная экспедиция.

[E] Юрий Георгиевич Эрвье.

 

[1] Институт красной профессуры – специальное высшее учебное заведение ЦК ВКП(б) для подготовки высших идеологических кадров партии и преподавателей общественных наук в вузах в 1921–1938 гг.

[2] Московский институт цветных металлов и золота основан в 1930 г. 7 мая 1940 г. институту присвоили имя М.И. Калинина, в 1958 г. перевели в Красноярск и переименовали в Красноярский институт цветных металлов, в 1994 г. – в Красноярскую академию цветных металлов и золота. С 2006 г. в составе Сибирского федерального университета.

[3] Осин Юрий Дмитриевич – геофизик, в 1954 г. окончил Московский нефтяной институт им. И.М. Губкина.

[4] Скорее всего, речь идет о трехтомном собрании сочинений А.И. Куприна, выпущенном Государственным издательством художественной литературы в 1954 г.; шеститомное издание сочинений писателя вышло в 1957–1958 гг., когда Ю.Осин и В.Бованенко уже окончили институт.

[5] Альтер Семен Михайлович (1932–1981) – геофизик, специалист в области полевой геофизики. Один из инициаторов и исполнителей проведения сейсмозондирований с помощью авиации. В 1954–1961 гг. в Обской геофизической экспедиции (ГФЭ), Березовской комплексной геофизической экспедиции, в Казымской партии Березовской нефтеразведочной экспедиции: инженер, начальник сейсмопартии; с 1961 г. в Илийской ГФЭ Казахской ССР, с 1972 г. заместитель управляющего трестом «Ярославнефтегазразведка» и заместитель генерального директора производственного геологического объединения «Волгокамскгеология».

[6] Эрьзя Степан Дмитриевич (наст. фам. Нефедов; 1876–1959) – российский и советский художник, мастер скульптуры из дерева, представитель стиля модерн. Псевдоним отражает принадлежность художника к этнической группе эрзя в составе мордовских народов. Осенью 1926 г. художник уехал в Париж в командировку для устройства персональной выставки. С 1927 г. поселился в Аргентине, где прожил до 1950 г. В том же году получил разрешение советского руководства на возвращение в СССР, куда вернулся в 1951 г.

[7] Персональная выставка Эрьзи в Москве состоялась в 1954 г. В записной книжке В.Д. Бованенко за этот год на одной из страниц имя художника обведено несколько раз. Внутренняя сила образов, яркие и незаурядные характеры в работах мастера оставили неизгладимый след в душе Вадима. (См.: ГА ЯНАО. Ф. 411. Оп. 1. Д. 65. Л. 28.)

[8] Вертинский Александр Николаевич (1889–1957) – русский и советский эстрадный артист, киноактер, композитор, поэт и певец, кумир эстрады первой половины XX в. Лауреат Сталинской премии 1951 г. С 1920 по 1943 г. в эмиграции. В ноябре 1943 г. вернулся в СССР.

[9] Строки из поэмы К.М. Симонова «Пять страниц» (1938 г.).

[10] Григорюнас Владислав Иванович – геофизик, в 1971 г. руководитель отдела сейсморазведки Главнефтегеофизики и Сибирской геофизической экспедиции (СибГЭ). (См.: Пузырев Н.Н. Записки геофизика. Новосибирск, 1999. С. 183.)

[11] Черемшанов Владимир Иванович – геофизик, в 1954 г. окончил Московский нефтяной институт им. И.М. Губкина; направлен по распределению на Сахалин.

[12] Тобольский централ располагается рядом с Кремлем на центральной площади города. В этой каторжной тюрьме, действовавшей с 1855 по 1989 г., отбывал наказание Ф.М. Достоевский, в советские годы расстреляны тысячи заключенных, ныне находится Музей сибирской каторги и ссылки.

[13] Каротаж (фр. carottage, от carotte – морковь, с которой подразумевается сходство каротажного зонда) – общее название методов самой распространенной разновидности геофизического исследования скважин. Каротаж представляет собой детальное исследование строения разреза скважины с помощью спуска-подъема в ней геофизического зонда.

[14] Паузок – речное плоскодонное парусно-гребное судно, распространенное на северных реках России, с одной мачтой, длиной корпуса до 24 м и грузоподъемностью до 120 т. Обычно сопровождали большие суда и использовались для снятия с них и перегрузки на мелководье товаров и груза.

[15] На увеличение в 1954 г. объема геолого-поисковых и геофизических работ в Березовском районе повлияла записка министра нефтяной промышленности Н.К. Байбакова от 15 декабря 1953 г., адресованная геологическому управлению министерства, Главнефтегазразведке и Главнефтегеофизике. В плане развития народного хозяйства СССР на 1956–1960 гг. ставились задачи: «Усилить геолого-поисковые и разведочные работы по выявлению новых газовых месторождений… и подготовить к эксплуатации Березовское месторождение газа… Приступить к строительству газопроводов Березово – Свердловск…» В результате тюменские нефтеразведчики к концу 1956 г. разведали в Березовском районе четыре газовых месторождения с промышленными запасами 11,2 млрд м³: Березовское, Деминское, Северо- и Южно-Алясовское. В докладе «К истории освоения Западно-Сибирской нефтегазовой провинции», посвященном 70-летию начала геологоразведочных работ в Тюменской области, министр геологии СССР в 1975–1989 гг., профессор Е.А. Козловский отмечал: «Открытие Березовского газа предельно повысило веру в ранее только предполагаемую перспективность Западно-Сибирской провинции, способствовало резкому увеличению объемов геологоразведочных работ, укреплению кадрового состава, лучшему обеспечению партий и буровых бригад техникой, оборудованием». URL: http://mgri-rggru.ru/index.php?ELEMENT_ID 1=4630

[16] Первая Спартакиада народов РСФСР состоялась в Москве в 1956 г. В ней приняли участие сборные команды 84 городов, областей, краев и автономных республик.

[17] Строки из поэмы К.М. Симонова «Первая любовь» (1936 г.).

[18] Теплоход серии «Ленинский комсомол» построен в Германии на заводе Варнов- верфь Варнемюнде в период с 1954 г., приписан к Обь-Иртышскому речному пароходству.

[19] Шмелев Александр Ксенофонтович (1919–2001) – геофизик. В 1953–1957 гг. инженер-геофизик, начальник партии Западно-Сибирского геофизического треста. Автор девяти изобретений, в том числе устройства гидромонитрического погружения зарядов для проведения сейсмических работ на реках и авиационных сейсмозондирований. Способ «речной сейсморазведки» позволил с большим экономическим эффектом получать данные о региональном строении осадочных отложений большинства нефтегазоносных районов Западной Сибири.

[20] Балóк – передвижной домик на полозьях для временного размещения людей.

[21] VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве с 28 июля по 11 августа 1957 г. с участием 34 тыс. человек, представлявших 131 страну мира.

[22] Здесь и далее строки из поэмы К.М. Симонова «Пять страниц».

[23] Под № 501 и 503 обозначалось строительство железнодорожной ветки Салехард – Игарка, которое в 1947–1953 гг. вело Главное управление лагерей железнодорожного строительства МВД СССР.

[24] Далее почти полностью приводится стихотворение К.М. Симонова «Дом друзей» (1951 г.), начинающееся следующими строками: «Дом друзей, куда можно зайти безо всякого, / Где и с горя, и с радости ты ночевал, / Где всегда приютят и всегда одинаково, / Под шумок, чем найдут, угостят наповал…» и заканчивающееся: «Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты? / Всей любовью своей или памятью всей? / Или проще – чтоб не был в долгу у него ты, / Сделать собственный дом тоже домом друзей?» Отсутствуют следующие последние строки: «Я хотел посвятить это стихотворенье / Той семье, что сейчас у меня на устах, / Но боюсь, – там рассердятся за посвященье, / А узнать себя – верно, узнают и так!»: URL: http://ouc.ru/simonov/dom-dryzei.html

[25] Британишский Владимир Львович (1933–2015) – геофизик, поэт, прозаик, литературовед и переводчик. В 1956–1960 гг. геофизик в экспедициях в Западной Сибири и на Полярном Урале. До 1973 г. продолжал работать как инженер-геофизик на севере и востоке России. Член Союза писателей СССР (1961 г.), Русского ПЕН‑центра (с 1997 г.).

[26] Британишский В. Поиски: книга стихов. Л., 1958.

[27] Егоров Борис Борисович (1937–1994) – советский летчик-космонавт, полковник медицинской службы, доктор медицинских наук, профессор. 12 октября 1964 г. вместе с В.М. Комаровым и К.П. Феоктистовым совершил полет на космическом корабле «Восход‑1». Указом Президиума ВС СССР от 19 октября 1964 г. ему присвоено звание Героя Советского Союза и звание «летчик-космонавт СССР» с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 11228).

[28] Альперович Лев Владимирович (р. 1932) – инженер-геофизик. В 1955–1958 гг. инженер, старший инженер Обской ГФЭ треста «Запсибнефтегеофизика»; в 1958–1962 гг. старший инженер, начальник сектора ЦКБ в Институте физики земли АН СССР; в 1962–1970 гг. начальник партии в Ангальской ПГП Ямало-Ненецкой КГРЭ, Салехардской ГРЭ; с 1970 г. геофизик в институте «Союзгазгеофизика», г. Москва. Принимал участие в геофизических исследованиях скважин на структурах, где были открыты Тазовское, Заполярное, Новопортовское, Уренгойское, Юбилейное, Ямбургское месторождения углеводородного сырья. URL: энциклопедия-урала.рф/index.php?title=Категория геологи_Урала&from=А

[29] Камералка – помещение для камеральной обработки материалов полевых изысканий.

[30] Кавалеров Кирилл Владимирович (1930–1997) – инженер-геофизик. Лауреат Ленинской премии (1970 г.), первооткрыватель месторождения (1970 г. – Заполярное; 1974 г. – Уренгойское), лауреат премии Мингео СССР (1990 г.), почетный разведчик недр (1989 г.), заслуженный геолог РСФСР (1991 г.). Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1968 г.), медалями. В 1953–1954 гг. старший инженер-интерпретатор, начальник партии треста «Центронефтьгеофизика», в 1954–1958 гг. начальник сейсмопартии Обской ГФЭ треста «Запсибнефтегеофизика», в 1958–1964 гг. начальник сейсмопартии, главный геофизик в Ямало-Ненецкой КГРЭ, в 1964–1967 гг. заместитель управляющего по геофизическим вопросам треста «Ямалнефтегазразведка». URL: энциклопедия-урала.рф/index.php?title=Категория геологи_Урала&from=К

[31] Муксун – пресноводная рыба из рода сигов семейства лососевые.

[32] Это событие, предшествовавшее открытию 27 мая 1965 г. на Ямале нефтегазоконденсатного месторождения, названного в честь академика И.М. Губкина, описывается полвека спустя следующим образом: «В ночь с 10 на 11 февраля 1965 г. на скважине Р‑101 произошел выброс газа. Как вспоминают очевидцы, свободно фонтанирующий газ поднимался выше кронблока на 30–40 м, из скважины вылетали куски породы величиной до 100 мм. Утром 11 февраля произошло воспламенение фонтана газа. Вся буровая была объята пламенем, высота которого была до 200 м. Через 10–15 минут образовался кратер, в котором исчезли буровая установка, каротажная машина, цементировочный агрегат и другое оборудование. По оценке специалистов, в Пурпейском фонтане сгорало около 10 млн куб. м газа в сутки». (См.: Патрикеев Н.Б. Молодежь в летописи открытий (1950–1970): ист.-публ. очерк. Ханты-Мансийск, 2003. С. 83; Пятьдесят лет назад на Ямале открыли Губкинское месторождение. 2015. 24 мая. URL: http://tobolsk.ru/news/)

[33] Так в документе, правильно: Протозанов Александр Константинович (1914–2006) – горный инженер, в 1939–1940 гг. секретарь Ленинского РК ВЛКСМ г. Москвы; в 1941–1943 гг. второй секретарь Ельцовского РК КПСС (Алтайский край); в 1944–1948 гг. заведующий орготделом ЦК КП Белоруссии; в 1948–1952 гг. заведующий сектором административного отдела ЦК КПСС; в 1958–1969 гг. в Тюменской области: в 1958–1960 гг. секретарь ОК КПСС, в 1960–1962 гг. председатель облисполкома; в 1963–1964 гг. первый секретарь промышленного обкома КПСС, в 1964–1969 гг. второй секретарь ОК КПСС.

[34] Топоркова (Шмелева) Т. Вадим // Энергия Ямала: сб. материалов / сост.: А.М. Брехунцов, В.Н. Битюков. Тюмень, 2000. С. 101–105; Патрикеев Н.Б. Молодежь у истоков Ямальского газа (1950–1970): ист.-публ. очерк. Ханты-Мансийск, 2003. С. 30; Он же. Молодежь в летописи открытий… С. 83; Краев А.Г. Сокровища стылой земли. Об истории открытия нефтегазовой целины Ямала. Салехард, 2009; и др.

[35] Эрвье Рауль-Юрий Георгиевич (1909–1991) – инженер-геолог, почетный разведчик недр, почетный работник газовой промышленности, почетный нефтяник, почетный гражданин города Тюмени, Герой Социалистического Труда (1963 г.), лауреат Ленинской премии (1964 г.), участник Великой Отечественной войны. В 1945–1955 гг. начальник партии в Молдавнефтегеологии, начальник Южно-Челябинской партии, главный инженер, начальник Южно-Челябинской нефтеразведочной экспедиции; в 1955–1958 гг. главный инженер, управляющий трестом «Тюменьнефтегеология»; в 1958–1966 гг. начальник Тюменского территориального геологического управления; в 1966–1977 гг. начальник Главного Тюменского производственного геологического управления (ТПГУ); в 1977–1981 гг. первый заместитель министра геологии СССР. URL: энциклопедия-урала.рф/index.php?title=Категория геологи_Урала&from=Э

[36] Имеются в виду Ю.К. и Г.П. Агафоновы. Агафонов Юрий Константинович (р. 1931) – инженер-геофизик, лауреат Государственной премии СССР (1984 г.). В 1954–1958 гг. инженер, начальник партии в Обской ГФЭ, Березовской КГРЭ; в 1958–1959 гг. командирован в Афганистан; в 1959–1964 гг. начальник партии, старший инженер в Сартыньянской нефтеразведочной экспедиции Тюменского территориального геологического управления (ТТГУ); в 1964–1990 гг. начальник отдела, начальник управления в управлении «Главтюменьгеология»; в 1990–1994 гг. начальник отдела в концерне «Тюменьгеология», «ЗапСибкомгеология; в 1994–1995 гг. главный геофизик в ЗапСибРГЦ; в 1995–2000 гг. главный геофизик в Комитете природных ресурсов по Тюменской области; в 2000–2002 гг. консультант в ОАО «Хантымансийскгеофизика»; Агафонова Галина Павловна (р. 1933) – инженер-геофизик. В 1955–1970 гг. инженер, старший геофизик в Обской ГФЭ, Березовской КГРЭ, Тюменской ГЭ, Тюменской КГРЭ; в 1970–1975 гг. старший геофизик в ЗапСибНИГНИ; в 1975–1983 гг. старший геофизик Комитета природных ресурсов по Тюменской области. URL: энциклопедия-урала.рф/index.php?title=Категория геологи_Урала&from=А

[37] Эрвье Ксения Васильевна (1911–1996).