Карибский (Кубинский) ракетный кризис – наверное, самый известный и изученный международный кризис эпохи холодной войны. Ему посвящены сотни книг, десятки фильмов и международных научных конференций, многочисленные публикации документов и воспоминания участников. Особое место в этих исследованиях занимают капитальный труд академика А.А. Фурсенко «Безумный риск. Секретная история Кубинского ракетного кризиса 1962 г.», а также книга С.А. Микояна «Анатомия Карибского кризиса». Очередная – 60-летняя годовщина вновь привлекает к нему внимание общественности и ученых разных стран. И это вполне закономерно, ибо никогда еще мир не стоял так близко к ядерному Армагеддону как в те октябрьские дни 1962 года. Карибский кризис не имеет аналогов по своему накалу, драматизму и глобальному масштабу. Не случайно участник событий, известный американский историк А. Шлезингер-мл. назвал эти 13 дней «самым опасным моментом во всей истории человечества».

О том, как и почему мир оказался на пороге самоуничтожения, но все-таки сумел его избежать, историки спорят до сих пор. Если событийное развитие кризиса изучено практически по минутам, то расчеты, просчеты и представления руководства трех вовлеченных сторон – СССР, США и Кубы продолжают оставаться предметом дискуссий. Стандартная интерпретация, преобладающая на Западе и особенно в США, по сути, очень проста: «плохие парни» (СССР) решили напугать «хороших ребят» (американцев), тайно разместив ядерные ракеты у них под боком, но были схвачены с поличным, получили решительный отпор и под угрозой применения силы отступили, убрав с Кубы свое ядерное оружие. «Хорошие ребята» победили и в итоге Карибский кризис, по словам тогдашнего планировщика Госдепартамента У. Ростоу,Ю стал «Геттисбергом холодной войны». На самом деле в жизни все было гораздо сложнее, о чем свидетельствуют и собранные в данном каталоге документы из советских архивов (прежде всего – из фондов Российского государственного архива новейшей истории).

Кризис возник не на пустом месте и не по случайной прихоти Н.С. Хрущева. Он был частью советско-американского противостояния в годы холодной войны, ареной которого становились самые разные точки и регионы мира. То, что одной из таких точек стал небольшой остров в Карибском море, коренилось не в происках Москвы, а в развитии кубинской революции и реакции на нее Вашингтона. США с самого начала заняли крайне враждебную позицию к революционному режиму на Кубе. В Москве отнеслись к нему с интересом и симпатией, но поначалу сомневались в его прочности и социалистической ориентации. Не было ясности и в отношении политических взглядов его лидеров (документ 16.1). Столкнувшись с бойкотом со стороны США, кубинское руководство стало искать помощи и защиты у Советского Союза. Документы о начале торгово-экономических отношений между двумя странами в 1958-1960 гг. ясно показывают, что инициатива к их развитию исходила в основном от кубинцев, как и в вопросах военной помощи, которая осуществлялась осторожно и в малых объемах через третьи страны. Визит на Кубу А.И. Микояна в начале 1960 г. помог привлечь внимание Москвы к Кубе. Но главной вехой стала неудачная попытка вторжения на Кубу в апреле 1961 года, организованная и поддержанная Соединенными Штатами. Неудавшаяся вооруженная интервенция в сочетании с другими мерами США по дестабилизации кубинского режима усилила военную угрозу самому существованию Кубы как независимого государства, подтолкнув кубинское руководство к выбору социалистического пути развития и дальнейшему сближению с СССР: крепли торгово-экономические связи, расширялось военное и разведывательное сотрудничество, росло советское присутствие на «острове свободы». Успехи кубинской революции заставили советское руководство по иному оценить антиимпериалистический потенциал всей Латинской Америки (документ 23). Все это повышало значение Кубы для СССР как нового ценного союзника: ее выживание теперь рассматривалось как необходимое не только ради самих кубинцев, но и для развития революционного движения в Латинской Америке и потеснения США в холодной войне. Как говорил об этом в Гаване А.И. Микоян, поражение кубинской революции «было бы невероятным ударом, который изменил бы соотношение сил между двумя системами».

Судя по всему, у Хрущева были и другие соображения – дать американцам почувствовать, каково Советскому Союзу жить под прицелом вражеских ракет, попытаться компенсировать дисбаланс в стратегических вооружениях, увеличив вдвое количество ядерных ракет, нацеленных на США. Но главным было все-таки стремление защитить и не потерять Кубу, чего, кстати, долго не понимали прагматики в Белом Доме, которые считали советско-кубинскую солидарность маскировкой коварных геополитических планов Кремля, прежде всего в берлинском вопросе. В замысле Хрущева были свои изъяны: расчет на сохранение размещения ракет в тайне до их полной боеготовности и недооценка шокового воздействия их обнаружения на общественное мнение США и администрацию Кеннеди, хотя и военные (глава группы советников на Кубе генерал А.А. Дементьев) и дипломаты (министр иностранных дел А.А. Громыко) пытались предупредить советского лидера о таящихся здесь опасностях. Хрущев и его окружение считали, что американцам придется смириться с наличием этих ракет так же, как в Кремле мирились с аналогичными американскими ракетами «Юпитер», расположенными в соседней Турции. Высшее военное командование и члены Президиума ЦК КПСС по привычке к субординации поддержали идею «первого лица», что не помешало им через два года обвинить опального Хрущева в авантюризме и создании угрозы ядерной войны. Кубинское руководство не без колебаний (из-за боязни прослыть советской марионеткой) согласилось с этим планом как необходимым для дела мирового социализма. В мае 1962 г. операция под кодовым названием «Анадырь» была запущена.

По своему масштабу, сложности и стратегическому замаху ее можно сравнить со знаменитой высадкой союзников в Нормандии в июне 1944 г. (см. документы 27.1 – 27.3). Для замаскированной переброски через полсвета 43 тыс. военнослужащих, 40 ракет малого и среднего радиуса действия и огромного количества другой военной и строительной техники было задействовано около сотни судов. Развертывание и приведение пусковых установок в боевую готовность в рекордно короткие сроки, да еще в совершенно непривычных природно-географических условиях, потребовали от советского персонала большого профессионализма, стойкости и огромного напряжения сил. Несмотря на огрехи планирования (прежде всего – недостаточный учет специфики работы в тропических условиях) эта программа была успешно выполнена. Главной задачей группы советских войск на Кубе являлось не допустить высадки противника на территорию острова с моря или воздуха и «превратить Кубу в неприступную крепость». Ракетным войскам предписывалось «быть в готовности по сигналу из Москвы нанести ракетно-ядерные удары по важнейшим объектам США» (согласно перечню, который до сих пор остается секретным).

Как известно, 16 октября с помощью аэрофотосъемки Белый Дом узнал о размещении на Кубе советских ракет. Президент Дж. Кеннеди созвал на срочное совещание группу своих советников (получившую название Исполкома) для оценки обстановки и выработки линии поведения. Кризис вступил в свою активную фазу. Большинство военных и гражданских советников президента выступали за массированный удар с воздуха с последующим вторжением как самый надежный способ ликвидации советских ракет и решения всей кубинской проблемы. Сам Кеннеди поначалу склонялся к идее упреждающего «хирургического» удара с воздуха, но вскоре остановился на идее морской блокады острова с одновременным требованием вывода всех советских ракет с Кубы. Дело было не столько в морально-политических соображениях (США выступили бы в роли агрессора), сколько в отсутствии гарантий уничтожения советского ядерного арсенала и угрозе – перерастания регионального конфликта в глобальную ядерную войну между США и СССР. Это угроза была вполне реальной и даже более реальной, чем представлялось тогда президенту. Американцы считали, что на Кубе всего около 15 тыс. советских военных, и не имели понятия о наличии у них тактического ядерного оружия – 12 ракет Луна и 80 фронтовых крылатых ракет с ядерными боезарядами, а также 6 ядерных бомб у бомбардировщиков Ил-28. В случае их применения дальнейшая эскалация была бы практически неминуемой. Вечером 22 октября президент Кеннеди выступил с соответствующим телевизионным обращением. В Кремле, где уже знали о раскрытом секрете и готовящемся выступлении президента, перевели дух – блокада все-таки была лучше, чем открытое нападение. Но и блокада была связана с серьезными рисками для обеих сторон. Согласно международному праву блокада являлась актом войны – в отличие от размещения советских ракет (поэтому Вашингтон называл ее карантином). На советских судах, перевозивших наиболее важные спецгрузы, были установлены зенитные орудия, личный состав которых получил команду открывать по противнику огонь в случае угрозы захвата судна. Четыре дизельных подводных лодки, подходивших к Кубе, имели на борту ядерные торпеды и были готовы по сигналу из Москвы использовать их для нанесения ударов по важнейшим береговым объектам США. В Вашингтоне не знали о ядерных торпедах, но, предполагая худшее, Кеннеди (в прошлом морской офицер) распорядился для начала задерживать только зафрахтованные суда в случае пересечения ими установленной блокадой линии, а против подлодок применять только шумовые глубинные мины и сигнальные гранаты, чтобы заставить их всплыть. Эти предосторожности оказались далеко не лишними.

Первым ответом Кремля на требование Кеннеди стало гневное Заявление Советского правительства и послание Хрущева президенту от 23 октября, в которых советское руководство обвиняло США в развязывании войны, требовало отмены блокады и заверяло в оборонительном характере доставленных на Кубу вооружений. С этого момента переписка двух лидеров становится главным (но не единственным) каналом урегулирования кризиса. Ответ Кеннеди был сух и краток: он предостерег Хрущева от дальнейших опрометчивых шагов и информировал о введении блокады с 24 октября (документ 30). Хрущев в ответ направил послание, в котором назвал действия США «разбоем» и отказался выполнять требование о соблюдении блокады, предупредив о готовности защищаться всеми доступными средствами.

Обе стороны готовились к дальнейшей эскалации. 24 октября военное командование США открытым текстом ввело свои стратегические силы в состояние повышенной готовности (Дефкон 2), за которым начиналась ядерная война (Дефкон 1). 1436 стратегических бомбардировщиков (из которых 65 постоянно находились в воздухе) и 145 Межконтинентальных баллистических ракет были готовы обрушить 2900 ядерных зарядов на территорию СССР и его союзников. В Советском Союзе тоже была объявлена повышенная готовность Ракетных войск стратегического назначения и бомбардировочной авиации, экипажи которой были готовы вылететь на бомбежку объектов НАТО в Европе. Советские суда и подлодки продолжали приближаться к линии блокады. На Кубе была объявлена всеобщая мобилизация, а все советские ракеты на острове приведены в состояние боевой готовности. В Кремле и Белом Доме напряжение достигло предела.

Хрущев уже понимал, что Кеннеди не отступит, и что опасность войны становится слишком велика; сведения о подготовке вторжения поступали к нему и из других источников. Но пока он не видел компромиссного выхода из создавшегося положения. Один из вариантов был подсказан и.о. генерального секретаря ООН У Таном, который предложил начать переговоры под эгидой ООН при условии, что СССР прекратит поставки оружия на Кубу, а США снимут блокаду и откажутся от идеи нападения на Кубу. К тому же 25 октября Хрущев получил более спокойное и примирительное послание от Кеннеди: президент выражал сожаление о создавшейся ситуации и предлагал сообща искать мирный выход. К этому времени Кеннеди уже знал, что 24 из 40 советских ракет готовы к бою, а доставленные на Кубу в разобранном виде 42 бомбардировщика Ил-28 вот-вот будут собраны. Блокада оказывалась неэффективной и надо было искать другое решение.

Советский лидер ухватился за это предложение и в ответном послании от 26 октября впервые предложил разменять вывод советских ракет на обязательство США не нападать на Кубу и не поддерживать подобные нападения со стороны других сил. Послание завершалось словами: «Господин президент, нам с вами не следует сейчас тянуть за концы веревки, на которой вы завязали узел войны, потому, что чем сильнее мы с вами будем тянуть, тем сильнее будем затягивать этот узел». Обстановка в обеих столицах несколько разрядилась, но на Кубе Ф. Кастро в ожидании неминуемого, как ему казалось, нападения США был готов отдать приказ открывать огонь по американским самолетам, постоянно барражировавшим над островом.

В субботу 27 октября на заседании Президиума ЦК Хрущев поделился с коллегами еще одной идеей – потребовать дополнительно от американцев убрать свои «Юпитеры» из Турции. Идея такого обмена обсуждалась в американской прессе, да и сам Кеннеди еще до кризиса подумывал об отказе от них, считая, что провоцирующий эффект этих устаревших ракет перевешивает их полезность. В условиях кризиса они становились мишенями для советских ракет в ответ на возможный американский удар по советским ракетам на Кубе. Кеннеди даже запретил боевое использование «Юпитеров» в ответ на советское нападение. Послание Хрущева с этим предложением для скорости было передано по московскому радио. В нем также подтверждалась готовность СССР прекратить все работы на советских военных объектах. Одновременно Командующий группой советских войск на Кубе генерал И. Плиев получил строгое указание не применять тактическое ядерное оружие без санкции из Москвы и отправить назад боеголовки для еще не доставленных ракет Р-14. Послу на Кубе А.И. Алексееву было поручено уговорить Ф. Кастро согласиться с советскими действиями. Все это свидетельствовало о том, что советское руководство явно брало курс на минимизацию угрозы войны.

Но Белый Дом не мог пойти на открытый обмен из-за опасений осложнений с Турцией и обвинений в слабости внутри страны. Роберт Кеннеди по поручению президента срочно встретился с советским послом в Вашингтоне А.Ф.Добрыниным и дал ему понять, что такая сделка возможна после завершения кризиса, но пока должна остаться в тайне. Важную роль в процессе достижения неформальных договоренностей сыграли представители советской разведки, обеспечивавшие надежный и оперативный способ обмена мнениями политического руководства двух стран «в доверительном порядке».

И вот когда, казалось, уже наметился выход из критической ситуации, произошли события, которые вновь поставили мир на грань большой войны. Батарея советских ПВО С-75 («Десна») сбила американский самолет-разведчик У-2. Пилот самолета погиб. Команду на поражение отдали заместитель Плиева и начальник штаба по боевой подготовке, не успевшие вовремя связаться с главкомом (у Плиева был приступ болезни печени). Инцидент вызвал шок в Белом Доме: он поставил под сомнение заявленные намерения Хрущева и вызвал возмущение военного командования, которое жестко потребовало от президента нанести ответный удар по советским ПВО. 28 октября глава Объединенного комитета начальников штабов генерал М. Тэйлор направил министру обороны Р. Макнамаре доклад министров родов войск с выводом о том, что «наилучшим способом достижения целей США в отношении Кубы является прямой удар по уничтожению наступательных вооружений». При этом признавалось, что этот «наилучший способ» не гарантирует полного уничтожения таких средств и чреват тотальной войной. Пентагон предлагал начать вторжение 29 октября и даже разработал план оккупации Кубы с созданием там марионеточного правительства. Кеннеди с трудом сдерживал нажим военных, особенно воинственного начальника штаба ВВС генерала К. Лимэя.

Почти одновременно с гибелью У-2 на Кубе другой У-2, совершавший регулярный полет в Арктике для забора проб воздуха в целях контроля за проходившими тогда советскими ядерными испытаниями, потерял ориентацию и вторгся в воздушное пространство СССР над Чукоткой. Вылетевшие на его перехват советские истребители не могли подняться на нужную высоту, но едва не столкнулись с американскими истребителями, которые поспешили на помощь заблудившемуся разведчику. В любом случае такое вторжение в напряженной кризисной обстановке могло быть расценено Москвой как предвестник нападения.

Ночью того же дня (недаром прозванного «черной субботой») в Саргассовом море на подступах к Кубе разыгралось еще одно чрезвычайное происшествие, о котором стало известно впоследствии из свидетельств участников с обеих сторон. Советская подводная лодка Б-59 под командованием капитана второго ранга В.Г. Савицкого (на борту находился также командир всей группы следовавших на остров советских подлодок капитан второго ранга В.А.Архипов) была обнаружена американцами и подверглась ожесточенной бомбардировке шумовыми глубинными минами. После тяжелейшего перехода экипаж лодки, страдая от нехватки питьевой воды, кислорода и невыносимой жары, находился на грани физического и психологического истощения. Связи с Москвой не было и командир, решив, что война уже началась, хотел отдать приказ о торпедировании преследователей, но вовремя остановился. Лодке пришлось всплыть для зарядки батарей и она оказалась в кольце американских кораблей, ослеплявших ее прожекторами и оглушавших пиротехническими зарядами. Над лодкой барражировал самолет-разведчик, разбрасывавший зажигательную смесь для освещения фотографируемого объекта. Савицкий приказал приготовить к запуску ядерную торпеду и крышки торпедного аппарата уже открылись, но Архипов задержал пуск на минуту-другую, отслеживая реакцию американцев. Заметив наставленный на них аппарат, с головного эсминца «Кони» американцы просигналили извинение. Угроза вооруженного столкновения миновала, а экипажу Б-59 благодаря хитрому маневру той же ночью удалось уйти от преследования. Советская торпеда была оснащена ядерным боезарядом в 10 кт и при взрыве не только бы уничтожила эсминец, но и как минимум сильно повредила бы остальные корабли группы. В таком случае эскалация стала бы неизбежной.

Все эти три события, показавшие как легко действия военных могут выйти из под контроля, только усилили стремление Белого Дома и Кремля отойти от края бездны. 28 октября Плиев получил выговор министра обороны Р.Я.Малиновского за спешку с огнем по У-2 «в то время, как наметилось уже соглашение мирным путем отвратить нападение на Кубу». Плиеву запрещалось использовать комплексы С-75 и предписывалось посадить все советские истребители «во избежание столкновения с американскими разведывательными самолетами». Министр также сообщал о принятом решении демонтировать и эвакуировать ракеты Р-12. Советский персонал, еще недавно в пожарном порядке монтировавший эти установки, теперь должен был спешно их демонтировать. В Москве к этому времени было получено письмо Кеннеди от 27 октября с предложением вывести советские вооружения с Кубы под контролем ООН в обмен на снятие блокады и гарантии ненападения со стороны США. В послании ничего не говорилось о «Юпитерах», но донесение Добрынина о беседе с Р. Кеннеди обещало решение этого важного вопроса. Хрущев ответил по радио согласием на условия президента, а в отдельном конфиденциальном сообщении, переданном через Добрынина и Р. Кеннеди, напоминал о «турецком вопросе». В Москве и Вашингтоне вздохнули с облегчением, чего никак нельзя было сказать о Гаване.

В первые дни кризиса Фидель Кастро горячо поддержал твердый настрой Хрущева и был готов пожертвовать собой и своим народом ради победы над американским империализмом. 27 октября в сообщении для Хрущева через посла Алексеева он даже говорил об упреждающем ударе по США, считая вторжение неизбежным. Но Хрущев не информировал его о своей сделке с Кеннеди: потом советский лидер будет оправдывать это острым дефицитом времени, но, вероятно, зная настрой Кастро, он не без оснований опасался, что тот может ей помешать. Так или иначе, сообщение о выводе советских ракет, да еще под надзором международных инспекторов стало для Кастро унизительным шоком. Гордому вождю кубинской революции происшедшее представлялось сговором двух сверхдержав и капитуляцией СССР, совершенными за спиной маленькой Кубы. «Новость об отступлении, - напишет он Хрущеву 31 октября, - заставила плакать кубинцев и советских людей, которые готовы были погибнуть с гордо поднятой головой». Двумя днями ранее Кастро публично заявил, что не согласится с инспекциями, и выдвинул свои условия урегулирования кризиса – прекращение экономической блокады и подрывной деятельности против Кубы, прекращение нарушения кубинского воздушного и водного пространства, ликвидация военной базы США в Гуантанамо.

Советский премьер ответил ему длинным эмоциональным письмом от 31 октября, в котором объяснял и оправдывал свои действия. Он убеждал Кастро в том, что одержана большая победа – сохранена революционная Куба: «Мы только кулак из кармана показали американскому империализму и он сразу же признал право Кубы на независимость». Вывод ракет, продолжал Хрущев, был ответной уступкой СССР, необходимой для предотвращения ядерной войны, в результате которой Куба перестала бы существовать. Теперь мирное развитие Кубы обеспечено, а СССР будет делать все возможное для ее защиты и процветания. Послание помогло несколько сгладить обиду Кастро, однако не заставило его согласиться на намеченные условия урегулирования. С деликатной дипломатической миссией уговорить Кастро в Гавану был отправлен многоопытный Микоян, пользовавшийся на Кубе большим авторитетом.

Задача Микояна осложнялась промахами Хрущева в его переписке с Кеннеди, которыми американцы не замедлили воспользоваться. Советский лидер явно поспешил с «развязыванием узлов» и бросился из одной крайности в другую, предлагая Кеннеди даже те уступки, которых тот не просил. Так, вместо приостановки работ на пусковых установках (на чем настаивали американцы) он сразу распорядился их демонтировать, упустив возможность жестко увязать этот процесс с одновременным оформлением обязательства США в ООН о ненападении. Согласие на международную инспекцию было дано без оговорок о согласии на то Кубы. Хрущев сам предложил вывести с острова всех советских военных советников, а не только ракетчиков. Наконец, его упорное нежелание четко определить, о каких именно вооружениях идет речь, используя вместо этого расплывчатое понятие «оружие, которое вы считаете наступательным», дало американцам возможность расширено толковать его в своих интересах и потребовать еще и вывода всех бомбардировщиков Ил-28. Кеннеди выдвигал это требование под нажимом военных, которые не оставляли планов вторжения в условиях, когда советские ракеты уже не представляли никакой угрозы. Пентагон рассчитывал захватить остров сравнительно малой кровью – вероятные потери США по прикидкам оценивались в 18 484 чел.

В первые дни переговоров Микояна в Гаване атмосфера была очень напряженной. «Люди они хорошие, – телеграфировал Микоян Хрущеву, – но с тяжелым характером, экспансивные, эмоциональные, нервные, взвинченные, очень вспыльчивые, болезненно воспринимающие все до мелочей». Тем не менее, с помощью такта, эмпатии и тонкого понимания психологии партнеров ему постепенно удалось добиться их согласия на большинство предложений, включая вывод бомбардировщиков. Мало того, он сумел убедить кубинцев вывести с острова советское тактическое ядерное оружие, о котором американцы не знали и с которым как оружием самозащиты кубинцам очень не хотелось расставаться. Микоян считал, что оставлять такие мощные средства на Кубе слишком рискованно и получил согласие Москвы на свой демарш. При этом в переговорах с кубинцами он ссылался на мифический советский закон, якобы запрещавший передачу любого ядерного оружия другим странам. Микоян регулярно отчитывался о ходе переговоров перед Президиумом ЦК, получая из Москвы все новые инструкции, а его подробные записи бесед с кубинским руководством могут служить образцом дипломатического искусства. По окончанию почти месячных переговоров в Гаване Президиум ЦК постановил, что «Микоян блестяще справился с поручением».

В Нью-Йорке тем временем шли тяжелые трехсторонние переговоры о после-кризисном урегулировании с участием У Тана между заместителем А.А. Громыко В.В. Кузнецовым и представителем СССР в ООН В.А. Зориным с одной стороны и представителем США в ООН Э.Стивенсоном и советником Кеннеди по вопросам разоружения Дж. Макклоем – с другой. Тактическое преимущество было на стороне американцев, поскольку их основные цели уже были достигнуты. Оставалось только уклониться от жесткого закрепления своего обязательства о ненападении на Кубу, добиться которого было главной целью советской делегации. Для этого американцы затягивали отмену блокады, увязывая эту меру с вопросом об инспекциях, для чего выдвигали заведомо неприемлемые требования. Советская программа-максимум – подписание юридически обязывающего трехстороннего протокола (США, СССР, Куба) с четким перечислением обязательств каждой из сторон оказалась недостижимой. Пришлось ограничиться заявлениями советской и американской делегаций в адрес У Тана с просьбой снять кубинский вопрос с рассмотрения ООН ввиду его урегулирования. В отношении инспекций договорились о визуальном контроле покидающих Кубу советских судов с американских кораблей и самолетов. Все эти шаги советской делегации приходилось согласовывать с кубинской стороной, так что фактически переговоры шли между четырьмя участниками. Документы наглядно иллюстрируют этот сложный переговорный процесс с советской стороны. 20 ноября Кеннеди объявил о снятии блокады Кубы, а 21 ноября вслед за США советское командование отменило режим повышенной готовности своих вооруженных сил. Кризис пришел к концу.

Какие выводы и уроки Карибского кризиса имеют значение для сегодняшнего дня, когда снова резко возросла угроза открытого военного конфликта между США и Россией? Во-первых, Карибские события предельно очевидно была продемонстрировали опасность балансирования на грани войны между глобальными ядерными державами, когда ситуация несколько раз грозила выйти из под контроля и каждый раз только счастливая случайность этому помешала. Немыслимое должно остаться немыслимым, напомнил об этом уроке Президент России В.В. Путин: «Исходим из того, что в ядерной войне не может быть победителей и она никогда не должна быть развязана». Во-вторых, критическое значение имели поддержание прямого канала связи между лидерами и их личная способность и готовность пойти навстречу друг другу в де-эскалации напряженности, а не действовать по принципу «око за око» в стремлении нанести противнику максимальный ущерб. Взаимодействие Кеннеди и Хрущева в ходе кризиса следовало своеобразному алгоритму, который эксперты-психологи вскоре назовут «градуированной взаимностью в снижении напряженности» (Graduated Reciprocation in Tension Reduction или GRIT). Его суть состоит в стимулировании ответных уступок со стороны противника своими собственными уступками. При этом тактические уступки должны сочетаться со стратегической твердостью, чтобы не восприниматься как слабость. Каждая новая «отвеченная» уступка укрепляла доверие между сторонами. Успешное урегулирование Карибского кризиса открыло дорогу для общего улучшения отношений. Еще в ходе его урегулирования в переписке Хрущева с Кеннеди была намечена повестка дня нормализации советско-американских отношений, которая стала реализовываться в 1963 году: подписание Московского договора о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах, установление «горячей линии» связи между Кремлем и Белым домом, расширение торговли между двумя странами. Была и знаменитая речь Кеннеди в Американском университете, в которой президент призвал своих соотечественников пересмотреть отношение к Советскому Союзу и холодной войне в целом. Свои уроки из кризиса извлек и Хрущев. Кто знает, как далеко могла зайти эти мини-разрядка, если бы не убийство Кеннеди в ноябре 1963 года и не отставка Хрущева в октябре 1964-го.

Карибский кризис и его уроки еще долго будут изучаться историками. Немало тайн еще содержится в зарубежных и отечественных архивах. Росархив продолжает большую работу по рассекречиванию ранее закрытых материалов и планирует в следующем году собрать и сделать доступной для широкой общественности большую коллекцию новых документов по кризису. Так что все точки над «i» ставить еще рано.

Ректор МГИМО МИД РФ
Академик РАН
А.В. Торкунов