История и практика архивного дела и делопроизводства

УДК 930.25(091)
 

Деятельность советских архивов в годы Великой Отечественной войны при всей своей богатой историографии относится к числу тем, изученных весьма неравномерно. По-прежнему мало исследованы жизнь и быт сотрудников центральных государственных архивов (ЦГА) Советского Союза в период эвакуации в тыловые регионы страны, тогда как процессы перемещения и спасения документальных ценностей главнейших архивных учреждений, вопросы комплектования и использования материалов изучены основательно. В этой связи особо выделим обобщающие труды В.В. Максакова, В.В. Цаплина, О.Н. Копыловой и Т.И. Хорхординой^[1]. Среди специальных исследований, освещающих эвакуацию отдельно взятых архивов, отметим статьи Н.С. Зелова^[2] и соответствующие разделы в юбилейных изданиях, посвященных ГАРФ и РГАКФД^[3]. Подробности патриотической деятельности сотрудников центральных госархивов (в том числе в саратовском тылу) содержатся в небольшой статье Л.Н. Ильинской^[4].

Источниковый потенциал региональных архивов России позволяет продолжить изучение жизни и работы архивистов, эвакуированных в тыл. В годы войны г. Саратов на относительно небольшой период стал местом размещения (наряду с Молотовым, Чкаловым, Шадринском и Орском) важнейших архивных учреждений. В Государственном архиве новейшей истории Саратовской области (ГАНИСО) сохранились материалы, связанные с центральными государственными архивами, – это, в первую очередь, протоколы заседаний партийного бюро и партийных собраний первичной организации ВКП(б) ЦГА, отложившиеся в архивном фонде Волжского райкома Компартии РСФСР г. Саратова. Дополняет эти сведения отчетная и статистическая документация из того же фонда. На их основе попытаемся представить новые или малоизвестные факты из истории пребывания ЦГА СССР в Саратове в 1941–1942 гг.

Два эшелона с эвакуированными сотрудниками и документами из Москвы прибыли в Саратов 13 и 15 июля 1941 г.^[5] Всего вывезли около 2 млн дел^[6]. В Саратов было перебазировано семь ЦГА: Центральный государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства (ЦГАОРСС), Центральный государственный архив Красной армии (ЦГАКА), Центральный государственный исторический архив в г. Москве (ЦГИАМ), Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), Центральный государственный литературный архив (ЦГЛА), Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА), Центральный государственный архив кинофотофонодокументов (ЦГАКФФД)^[7].

Архивные фонды и сотрудники были размещены в здании Саратовского музея краеведения, Доме ученых, клубе водников и бывшем Свято-Троицком соборе^[8]. Основным местом расположения документов стал музей (его работу законсервировали), там же проходили все партийные собрания. Общая численность сотрудников ЦГА, оказавшихся в Волжском районе г. Саратова, по данным на середину августа 1941 г., составила 192 человека (в декабре 1941 г. – 197)^[9].

Работа коллективов ЦГА и Главного архивного управления НКВД СССР^[*] по партийной линии в первые месяцы пребывания в Саратове велась совместно до середины сентября 1941 г. и была кратко охарактеризована нами ранее^[10]. После переезда управления в г. Энгельс первичная партийная организация госархивов получила относительную самостоятельность, а участники закрытого партсобрания 6 октября 1941 г. попросили Волжский райком ВКП(б) г. Саратова впредь именовать структуру «парторганизация госархивов ГАУ НКВД СССР, а не парт­организация ГАУ НКВД СССР»^[11].

Начальник ЦГАОРСС Н.Р. Прокопенко в докладной записке начальнику УГА НКВД СССР И.И. Никитинскому от 16 июня 1942 г. отмечал, что «все документальные материалы закартонированы и размещены в хорошем помещении в краевом историческом музее»^[12]. В своих воспоминаниях Н.Р. Прокопенко добавляет: «Документальные материалы нашего архива были размещены в помещении краеведческого музея на берегу Волги. Так как это помещение не имело стеллажей, пришлось все коробки в течение 5 дней разобрать по фондам и уложить в штабеля»^[13]. Чрезвычайный дефицит свободных площадей в Саратове, переполненном в результате эвакуации сюда крупных заводов и фабрик, не позволял найти помещения, которые могли бы полностью соответствовать всем нормам хранения документов. В условиях крайне ограниченных материально-технических возможностей обеспечение сохранности документальных богатств страны вызывало обоснованную тревогу архивистов. Резолюция закрытого партсобрания от 23 августа 1941 г. в части, касающейся охраны и сбережения документальных материалов, отмечала неудовлетворительное противопожарное состояние архивных помещений. Например, «в ЦВИА [ЦГВИА] захламлен двор, документальные материалы частично хранятся навалом и в проходе; в ЦГАКА захламлен двор, нет песка на чердаке; в Историческом архиве [ЦГИАМ] захламлен чердак, на котором обнаружены сено, ящики и разный хлам». Собрание потребовало усилить «заботу о сохранности важнейших материалов Государственного архивного фонда», а его «охрану от врага в условиях войны с фашизмом считать важнейшей задачей каждого архивиста-коммуниста»^[14]. В дальнейшем в числе постоянных проблем сохранности упоминались наличие грызунов и сырость подвальных помещений^[15]. Часть документов была размещена в здании Свято-Троицкого собора (постройка конца XVII в.), к тому моменту служившего хранилищем фондов краеведческого музея. Судя по отдельным упоминаниям («в церкви документы находятся в плохом состоянии», «охрана документов в церкви поставлена плохо» и др.), их сохранность также не отвечала требованиям^[16].

В июле 1942 г. партийное собрание, признав состояние предоставленных под архивные документы помещений неудовлетворительным, рекомендовало начальникам архивов приступить к рассредоточению материалов, выделив самые ценные и переместив в более подходящие места. Экстренные меры предлагалось принять в отношении материалов ЦГИАМ, хранившихся на третьем этаже здания музея в скученном состоянии. Но каким образом и где изыскивать свободные площади, не указывалось^[17].

За охрану архивов отвечали сотрудники комендантского отдела ГАУ–УГА НКВД СССР. Однако их работа вызывала массу нареканий из-за халатного отношения к исполнению своих обязанностей (сон на рабочем месте, грубость в отношениях с сотрудниками, антисанитария в общежитии, архивы стали «проходным двором»). Поэтому партбюро на заседании 13 ноября 1941 г. постановило перевести комендантскую службу на военизированное положение, ввести должность дневального, установить дополнительный пост у подвала музея, а также обеспечить охрану теплым бельем для несения вахты^[18]. Переведенные на казарменное положение работники комендантского отдела и в дальнейшем вызывали недовольство архивистов своим «невысоким идейно-политическим уровнем», а, к примеру, созданный красный уголок превратили в «место флирта, встреч, веселых бессодержательных телефонных разговоров»^[19].

Неотъемлемой частью жизни архивистов в саратовском тылу стала их общественная, патриотическая деятельность, выразившаяся в нескольких характерных направлениях. В первую очередь отметим вклад сотрудников ЦГА в дело оборонной пропаганды и просвещения путем проведения как по собственной инициативе, так и в рамках исполнения заданий партии многочисленных лекций и бесед, доведения до жителей информационных и агитационных сообщений. Перед саратовской публикой выступали начальник ЦГАОРСС Н.Р. Прокопенко, начальник ЦГАКА бригадный комиссар Ф.С. Юдин, начальник ЦГАКФФД С.И. Жбанков, начальник научно-публикаторского отдела ЦГАОРСС и секретарь партбюро ЦГА Т.В. Шепелева, профессор Историко-архивного института, научный сотрудник ЦГАДА В.В. Максаков, старший научный сотрудник (в будущем – директор) ЦГАДА В.Н. Шумилов и многие другие. Только в октябре и ноябре 1941 г. ими было подготовлено 24 лекции и доклада для рабочих, служащих и военных Саратова. Общая тематика выступлений связана с текущими экономическими и политическими событиями, выдающимися деятелями прошлого, эпизодами из военной истории страны. Докладчики и лекторы получили положительные отзывы^[20].

Среди жителей Волжского района группы архивистов на специально закрепленных за ними участках проводили агитационную работу практического характера: доводили новости Информбюро, разъясняли порядок действий при бомбежках, правила светомаскировки, инициировали сбор вещей для Красной армии. Активисткам (а среди таких агитаторов были в основном женщины) приходилось лично осматривать объекты МПВО (щели и убежища), проверять пожарные выходы и лестницы. Сами агитаторы на партийных собраниях признавались, что культурный уровень многих жильцов был низким, а обстановка – «обывательской». По сути, архивисты исполняли функции некой общественной или социальной службы, поскольку многие домохозяйки обращались к ним с жалобами на домоуправление, хозяйственные проблемы и т. п.^[21]

Партийная организация ЦГА неустанно напоминала сотрудникам о необходимости сбора теплых вещей для бойцов Красной армии, разъясняя, что «все сотрудники госархивов должны дать лучшие теплые вещи для Красной армии, а также собрать деньги, на которые [необходимо] купить и сдать теплые вещи», «нужно добиться такого положения среди всех коллективов архивов, чтобы каждый товарищ, помимо денег, сдал ту или иную вещь»^[22]. В сентябре 1941 г. удалось собрать около 4 тыс. руб. и закупить на них ткань, белье, простыни, наволочки, шапки-ушанки. При этом часть белья и костюмов была пошита сотрудниками самостоятельно^[23]. Любопытен состав посылок, отправляемых в действующую армию. Согласно акту от 23 апреля 1942 г., сотрудники ЦГА к празднику Первого мая упаковали две посылки, состоявшие из 35 бутылок вина, 5 кг шербета, 16 пачек табака, трех кусков хозяйственного мыла, пяти пар нательного белья и 300 конвертов^[24].

Еще в начале августа за госархивами закрепили шефство над эвакогоспиталем № 3284, которое они добросовестно несли вплоть до своего отъезда из Саратова осенью 1942 г. Впоследствии руководство госпиталя констатировало, что научные работники читали лекции и доклады, проводили беседы с тяжело ранеными, участвовали в выпуске стенгазеты, организовывали вечера отдыха и художественной самодеятельности, шахматные и шашечные турниры, в революционные праздники произвели выдачу подарков пациентам и тем самым внесли наибольший вклад в «культурно-политическую работу»^[25].

Постоянно обсуждавшимся на партийных собраниях и, очевидно, находившим мало понимания и у партийных, и у рядовых архивистов вопросом было проведение многочисленных занятий, связанных с местной противовоздушной обороной. Отмечались низкая активность персонала, отдельные прогулы занятий, недостаточная подготовка к сдаче норм, и это все на фоне нехватки хозяйственных материалов и средств противопожарной и химической защиты^[26]. Сами участники тренировок признавали их малую эффективность, например, «пожарные шланги давали слабую струю спустя 10–15 минут после включения»^[27]. 25 сентября 1941 г. партсобрание обратило внимание на ненадлежащую военно-стрелковую подготовку архивистов. Документ зафиксировал характерную деталь военной поры: «Мы имеем учебные и боевые наганы и пистолеты, мелкокалиберные винтовки и патроны, которые могут быть к услугам в любое время для занимающихся»^[28]. Начальник ЦГАКА Ф.С. Юдин заметил, что «каждый коммунист должен уметь бороться с зажигательными и химическими бомбами… серьезно взяться за военную учебу по овладению тактикой одиночного бойца, умением владеть оружием»^[29]. В октябре 1941 г. было отмечено, что сдача норм МПВО «прошла неплохо», а партбюро постановило оборудовать тир для обеспечения стрелковой подготовки^[30]. Тем не менее в мае 1942 г. присутствовавший на партсобрании И.И. Никитинский, выслушав информацию об итогах боевой подготовки архивистов, остался недоволен. По его мнению, «военная работа была запущена», и среди прочего он предложил: «Почему, изучив винтовку, не усовершенствоваться на автоматчиков, истребителей танков и т. д.»^[31].

Согласно мобилизационным мероприятиям Волжского райкома ВКП(б), коллектив ЦГА массово привлекался к строительству оборонительных рубежей вокруг Саратова, которое началось в октябре 1941 г. Сотрудники копали противотанковые рвы; в конце октября от госархивов на эту тяжелую трудоемкую работу был мобилизован 21 архивист, а к концу ноября – примерно 115^[32].

Закономерно, что непосредственно архивная работа сократилась: сказывались значительные отвлечения на общественный труд и многочисленные хозяйственные и бытовые сложности. Наблюдался серьезный дефицит продуктивного рабочего времени. В резолюции по итогам заседания партбюро 25 ноября основными задачами архивистов назывались «очищение фондов от документов, не подлежащих дальнейшему хранению, и выявление материалов, могущих быть использованными в агитационной работе среди населения»^[33]. На партбюро 25 декабря 1941 г. Ф.С. Юдин в своем докладе о работе ЦГАКА также призвал к «очищению фондов от материалов, не подлежащих хранению». По его словам, архиву удалось вывезти 686 фондов, из них 35 фондов секретных документов. К уничтожению было выделено примерно 35 тыс. ед. хр. из 105 тыс. просмотренных. Сотрудники подтвердили, что выделение часто шло лишь по заголовку, не всегда составленному корректно, от чего могли быть безвозвратно утрачены ценные документы, и добавили, что материал, подлежащий эвакуации, «был недостаточно продуман»^[34]. Тревогу о возможной утрате значимых документов из-за малой квалификации кадров высказал Н.Р. Прокопенко, призвавший к полистному просмотру дел, а следовательно, и снижению существовавших норм со стороны организационно-методического отдела УГА. О проблеме ухудшения качества работы «в погоне за выполнением норм» говорила также Т.В. Шепелева^[35].

Некоторое снижение уровня квалификации архивистов было обусловлено объективными изменениями в личном составе ЦГА, произошедшими в связи с эвакуацией: призывом на фронт, переводом на другую работу, разделением коллективов на оставшихся в Москве и эвакуированных в тыл. Посетовал на кадровые проблемы в упомянутом выше докладе и Ф.С. Юдин, заявивший, что ЦГАКА испытывает серьезные трудности, так как 70% сотрудников – «люди с низким культурным уровнем». Однако «кадровый голод» был характерен не только для начального периода войны. В июле 1942 г. научный сотрудник ЦГАДА Е.А. Котлярова так охарактеризовала ситуацию в архиве: «Повышением квалификации занимаемся слабо. Техминимум посещают не все. У нас раньше некоторые товарищи начали заниматься палеографией, французским языком, но сейчас это дело постепенно заглохло, необходимо оживить эту работу»^[36].

Примерно с ноября 1941 г. протоколы партсобраний ЦГА фиксируют некоторые критические высказывания сотрудников в адрес союзного главка. В какой-то степени данный факт связан с разделением партийных организаций и отъездом ГАУ в г. Энгельс. Отсутствие непосредственного контроля способствовало данному обстоятельству, но определяющим не являлось. На партсобрании 26 ноября 1941 г. было заявлено: «Много у нас людей дергают совершенно без толку – управление находится в Энгельсе и не руководит нами». Начальник комендантского отдела А.С. Кунин отметил: «На это собрание надо было бы пригласить руководство ГАУ, так как от их стиля работы у нас сильно страдает дело». Однако особенно жестко и более конкретно высказался начальник ЦГИАМ В.И. Истомин: «Научный отдел ГАУ и конкретно товарищ Горленко дает глупые директивы – как выявить документы по теме “Взаимоотношения России с Турцией за период от XII до XX в. включительно”. Планы работ мы делаем к началу месяца, но они переделываются по несколько раз по требованиям инспектуры ГАУ… Нормы, спущенные ГАУ, совершенно не обоснованы, так как составлены они с потолка. Эти представители не помогают, а портят себе и нам нервы и здоровье»^[37]. Его поддержали и другие участники собрания, отметив, что в работе главка много формализма, а спускаемые нормы «совершенно нереальны»^[38]. Проблемы с нормированием поднимались и весной 1942 г.; тогда звучали жалобы на разницу в нормах между архивами, сложности их выполнения, наличие «ложного ударничества» (т. е. искусственно заниженных норм). Н.Р. Прокопенко в качестве возражения (возможно, его позиция была обусловлена присутствием на данном собрании И.И. Никитинского) парировал, что план утвержден заместителем наркома НКВД С.Н. Кругловым, который «следит за его выполнением», и призвал к необходимости соблюдения плана за счет сверхурочных работ (в том числе по вечерам)^[39].

Оснований для раздраженных разговоров архивистов добавляло их незавидное бытовое положение. Отдельные отрывки фраз выступавших свидетельствуют о претензиях к руководству в невозможности решить ряд проблем, в том числе обеспечения дровами зимой 1941/42 г. На закрытом партсобрании 4 февраля 1942 г. часть собравшихся критиковала Т.В. Шепелеву за излишне оптимистичный взгляд на условия жизни сотрудников, заявив, что положение куда тяжелее, нежели обозначил докладчик. Чуть ранее приглашенные руководители комсомольской организации архивов на вопрос об обустройстве быта ответили: «Бытовые условия плохие у многих сотрудников и у молодежи. Но, по-видимому, улучшить их трудно… поэтому мы уже не ставим этих вопросов»^[40]. Научный сотрудник ЦГИАМ А.Г. Демина подчеркнула, что из-за холода в рабочих помещениях сотрудники промерзали так, что не могли работать, почему и не был выполнен план по некоторым показателям за январь 1942 г. В.В. Максаков, отметив, что в помещениях промерзала вода и канализация не работала, а уборные приобрели ненадлежащий вид, добавил: «Нельзя обвинять сотрудников в некультурности. В Москве никогда не наблюдалось такого безобразного состояния в местах общего пользования»^[41].

Недовольство сотрудников усилилось на фоне информации о проведении очередного государственного военного займа. Формально он был добровольным, но на деле отказавшихся неоднократно «прорабатывали», подвергая публичному осуждению. Так, при апрельском займе Т.В. Шепелева открыто говорила, что коммунисты и комсомольцы должны «дать не менее 150% от месячного заработка». На партсобрании 1 апреля 1942 г. А.С. Кунин заявил, что «в коллективах есть неважные настроения, вроде того, что мы, мол, голодаем, вплоть до того, что надо закрыть архивы и устраиваться там, где есть столовые». На закрытом собрании 4 апреля 1942 г. прозвучало, что «разговор о хлебе, о том, что протянем ноги, имеет место». Тем не менее в конце апреля отмечалось, что план по займу сотрудниками был выполнен^[42]. Обсуждая передовую статью газеты «Правда» от 5 февраля 1942 г. (о необходимости жесткой экономии), члены парторганизации предложили вести более рациональное потребление электроэнергии, сократить простой в очередях к ларьку и «во время курения». Не найдя иных сфер сокращения расходов, один из выступавших предложил подумать о сдаче макулатуры (дел, не подлежащих хранению) вместо сжигания ее в печах, а также призвал уборщиц собирать с пола остатки шпагата, остающегося после распаковки дел^[43].

Видимо, до руководства архивного главка доходила часть негативных разговоров. И.И. Никитинский, специально прибывший на закрытое партийное собрание, проходившее 11 мая 1942 г. в напряженной атмосфере, высказался о недовольных своим положением: «Они заявляют открыто о том, что “ноги протянут”, – это антисоветские разговоры, их надо прекратить, нужно гнать таких людей из архива, гнать, если нельзя их перевоспитать»^[44]. Т.В. Шепелева поддержала начальника главка, обратив внимание собравшихся на членов семей эвакуированных архивистов, которые были устроены в ЦГА на время эвакуации, но не проявили себя. «Смотрят в лес», – добавила она^[45]. В дальнейшем руководители архивов призывали «усилить бдительность» и «прекратить болтовню», в частности, было замечено, что дети некоторых сотрудников ведут разговоры о переезде в г. Энгельс вслед за УГА (очевидно, пересказывая беседы родителей), а у отдельных комсомольцев в разговорах об эвакуированных евреях появились антисемитские настроения^[46].

Косвенным свидетельством ухудшавшегося материального положения сотрудников ЦГА может служить тот факт, что в январе 1942 г. на очередной призыв секретаря партбюро Т.В. Шепелевой собрать вещи для РККА из собственных ресурсов источники зафиксировали не отмечавшиеся ранее комментарии, например: «На вещи рассчитывать от сотрудников трудно, все провалим»^[47].

Протоколы заседаний первичных организаций ВКП(б) как исторический источник имеют характерную специфику, позволяющую выявить наличие разнообразных (часто негативных, но не только) моментов и эпизодов из повседневной жизни той или иной организации. В нашем случае они важны как с позиции фактографического изучения биографий сотрудников, так и с точки зрения социальной истории. Приведем некоторые из них.

Первый относится к начальнику научно-публикаторского отдела ЦГАКА полковнику Е.Ф. Буренко, который в сентябре 1941 г., возглавляя оперативную группу (в нее входил ряд архивистов), выполнял спецзадание НКВД по депортации немецкого населения с территории Бальцерского кантона бывшей АССР немцев Поволжья. Буренко и его подчиненным было предъявлено обвинение в мародерстве, которое выразилось в том, что «указанная выше группа… произвела самозаготовку кур и самовольно убила поросенка, который был частью съеден в с. Бальцер и частью привезен и поделен между группой в г. Саратове». Допущенный самопроизвол был на закрытом партсобрании жестко раскритикован и объявлен несовместимым со званием члена партии. За Буренко вступились Ф.С. Юдин и В.В. Максаков, нашедшие ряд смягчающих обстоятельств. После довольно острой дискуссии (некоторые выступающие предложили «отобрать партбилет») партсобрание постановило объявить Буренко выговор с занесением в учетную карточку «за самоуправство»^[48].

Вторым эпизодом, вызвавшим неоднократные бурные обсуждения членов парт­организации ЦГА, стало поведение научного сотрудника ЦГАДА Х.И. Муратова и работника комендантского отдела Журавлева, воспринятое как отказ от призыва на фронт по партийной мобилизации в качестве добровольцев. В райкоме партии они получили повестки, но, ссылаясь на особый учет в органах НКВД и при определенной поддержке И.И. Никитинского, заявившего, что вопрос нуждается в согласовании между ведомствами, от призыва отказались. Х.И. Муратов также сослался на подготовку научного труда и тот факт, что он «человек невоенный», Журавлев же, по данным свидетелей, вел себя вызывающе. Ф.С. Юдин назвал факт отношения этих сотрудников к отправке на фронт «исключительно безобразным», Н.Р. Прокопенко заявил, что «они сдрейфили, вели себя неподобающе членам партии», заместитель секретаря партбюро А.С. Кунин обозвал Журавлева «трусом», а директор ЦГАКФФД С.И. Жбанков в отношении Х.И. Муратова заявил, что «это не член партии, это гнилье». В результате из рядов ВКП(б) исключили обоих^[49]. На наш взгляд, несправедливо суровая и эмоциональная оценка поступков сотрудников ЦГА была отчасти исправлена в ноябре, когда Муратов и Журавлев подали заявление в горвоенкомат о добровольном зачислении в ряды РККА, одновременно обратившись в парторганизацию с просьбой о восстановлении в рядах ВКП(б) ввиду «полного раскаяния и осознания своего проступка». Их ходатайства, хотя и не без дискуссий, были удовлетворены^[50].

В январе 1942 г. в члены партбюро ЦГА избирался В.В. Максаков, в то время старший научный сотрудник ЦГАДА. Именитый ученый, ранее работавший заместителем заведующего ЦАУ СССР и директором библиотеки Академии наук СССР, подробно изложил свою биографию перед коллективом. Выяснилось, что в 1917 г. он состоял в партии независимых социал-демократов – левых интернационалистов, а в РКП(б) вступил только в январе 1920 г. Естественно, что у собравшихся данный факт вызвал ряд вопросов, тем более что сам выступавший отметил: «Наша группа, конечно, являлась разновидностью меньшевизма». Несмотря на это, В.В. Максаков получил заслуженные рекомендации и был избран членом партбюро^[51]. Отчасти похожая ситуация сложилась с Е.М. Тальман, которая в марте 1942 г., вступая в ряды ВКП(б), являлась кандидатом исторических наук и тоже старшим научным сотрудником ЦГАДА. Вопросы вызвало социальное происхождение кандидата – ее отец до революции занимался «сбором и продажей старых бутылок» в Ростове-на-Дону, однако сумел купить дом и обеспечить детям достойное образование. Тем не менее и Е.М. Тальман в итоге, как проявившая себя с наилучшей стороны в профессиональной и общественной деятельности, была принята в члены ВКП(б)^[52].

В связи с приближением линии фронта к Саратовскому Поволжью и участившимися налетами вражеской авиации УГА НКВД СССР 27 августа 1942 г. издало распоряжение об эвакуации из Саратова центральных государственных архивов: в Молотов перебазировались ЦГАКА, ЦГАОРСС и ЦГИАМ, в Шадринск – ЦГВИА, ЦГАДА и ЦГЛА^[53]. 8 сентября 1942 г. на партбюро была зачитана информация о вывозе архивов из Саратова. К этой дате ЦГА уже закончили подготовительную работу, был получен план очередности вывоза документов, удалось договориться с комендантом города о выделении 300 бойцов для погрузки фондов. Спасение важнейших научных и культурных ценностей страны проходило не «без скрипа»: не хватало машин и бензина, вместо первоначальных 137 вагонов выделили только 80, долго не могли согласовать вопрос питания сотрудников в пути следования^[54].

Постановлением бюро Волжского райкома ВКП(б) г. Саратова от 30 сентября 1942 г. партийная организация госархивов УГА НКВД СССР была снята с временного учета в связи с выездом за пределы области. Оставшиеся к тому моменту члены и кандидаты ВКП(б) – 25 человек (11 и 14 соответственно) отправлялись в Шадринск и Молотов^[55]. Пребывание ЦГА в Саратове завершилось.

В качестве заключения отметим следующее. Многое из того, что декларировалось на партийных собраниях, оставалось только на бумаге как в силу изначально завышенных планов, не базировавшихся на объективной оценке материально-технических и людских ресурсов, так и по причине формальной, но внешне необходимой декларации поручений, обязательств и задач, поставленных партией. Характерна фраза из выступления секретаря партбюро Т.В. Шепелевой: «…на всех партсобраниях мы обещаем, а потом забываемся»^[56]. Это во многом объясняет повторяемость рассматриваемых вопросов, обсуждение одних и тех же проблем, принуждение к форсированному выполнению заданий.

Период пребывания в Саратове для центральных государственных архивов характеризуется и сокращением объема непосредственно архивной работы (комплектования, описания, использования и др.), что в условиях эвакуации в первый, тяжелейший, год войны было закономерным. Однако нельзя не отметить завышенную сверх всякой меры степень «милитаристской» составляющей в повседневной жизни архивов (строевая и боевая подготовка, учения в рамках МПВО и т. п.), которая даже с учетом военного времени доходила до абсурда (вспомним предложение И.И. Никитинского готовить из архивистов истребителей танков) и отвлекала от основной деятельности.

Несмотря на многочисленные трудности, сотрудники ЦГА в годы Великой Отечественной войны сумели решить главнейшую проблему – сохранить богатейший документальный комплекс, культурное богатство страны. Возможно, потомкам еще предстоит осознать значимость и масштаб выполненной ими задачи.
 

Список литературы

1. Зелов Н.С. ЦГАОР СССР в годы Великой Отечественной войны // Археографический ежегодник за 1981 год. М., 1982. С. 213–218.

2. Ильинская Л.Н. В эвакуации // Советские архивы. 1985. № 2. С. 46–48.

3. Копылова О.Н. К проблеме сохранности ГАФ СССР в годы Великой Отечественной войны // Советские архивы. 1990. № 5. С. 37–45.

4. Копылова О.Н. Центральные государственные архивы СССР в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг.: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1991.

5. Максаков В.В. Архивы и архивное дело в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. // Вопр. архивоведения. 1961. № 2. С. 3–13.

6. Хорхордина Т.И. История и архивы. М., 1994. С. 258–285.

7. Цаплин В.В. Подвиг архивистов // Советские архивы. 1968. № 3. С. 63–70.

[1] Максаков В.В. Архивы и архивное дело в СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. // Вопр. архивоведения. 1961. № 2. С. 3–13; Цаплин В.В. Подвиг архивистов // Советские архивы. 1968. № 3. С. 63–70; Копылова О.Н. К проблеме сохранности ГАФ СССР в годы Великой Отечественной войны // Советские архивы. 1990. № 5. С. 37–45; Она же. Центральные государственные архивы СССР в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг.: автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 1991; Хорхордина Т.И. История и архивы. М., 1994. С. 258–285.

[2] Зелов Н.С. ЦГАОР СССР в годы Великой Отечественной войны // Археографический ежегодник за 1981 год. М., 1982. С. 213–218; Он же. Из воспоминаний архивистов // Советские архивы. 1985. № 2. С. 48–51.

[3] История Государственного архива Российской Федерации. Документы. Статьи. Воспоминания. М., 2010. С. 104–106, 167–168; Баталин В.Н., Малышева Г.Е. Страницы истории Российского государственного архива кинофотодокументов (Хроника событий. 1926–1966 гг.). СПб., 2011. С. 42–53.

[4] Ильинская Л.Н. В эвакуации // Советские архивы. 1985. № 2. С. 46–48.

[5] Там же. С. 46; Хорхордина Т.И. Указ. соч. С. 263.

[6] Копылова О.Н. Центральные государственные архивы СССР… С. 15.

[7] ГАНИСО. Ф. 138 «Волжский районный комитет Компартии РСФСР г. Саратова». Оп. 1. Д. 877. Л. 169, 174; Д. 923. Л. 115.

[8] Там же. Д. 923. Л. 82, 91.

[9] Там же. Д. 936. Л. 13; Ф. 594 «Саратовский областной комитет Компартии РСФСР». Оп. 1. Д. 2335. Л. 87.

[10] См.: Козурман С.О. Документы Гос­архива новейшей истории Саратовской области о пребывании УГА НКВД СССР в эвакуации в 1941–1942 гг. // Отечественные архивы. 2020. № 1. С. 59–66.

[11] ГАНИСО. Ф. 138. Оп. 1. Д. 877. Л. 187.

[12] История Государственного архива Российской Федерации… С. 189.

[13] Прокопенко Н.Р. ЦГАОР СССР в период Великой Отечественной войны. 1965 г. // Там же. С. 340.

[14] ГАНИСО. Ф. 138. Оп. 1. Д. 877. Л. 179–180.

[15] Там же. Д. 923. Л. 92 об., 93 об.

[16] Там же. Д. 877. Л. 204–204 об.

[17] Там же. Д. 923. Л. 107, 115.

[18] Там же. Д. 877. Л. 198, 204; Д. 894. Л. 157 об.

[19] Там же. Д. 923. Л. 111.

[20] Там же. Д. 877. Л. 175, 177; Д. 894. Л. 157.

[21] Там же. Д. 877. Л. 200–200 об.; Д. 894. Л. 158, 198 об.

[22] Там же. Д. 877. Л. 186, 187 об., 189.

[23] Там же. Д. 923. Л. 71.

[24] Там же. Д. 947. Л. 74.

[25] Там же. Д. 877. Л. 171; Д. 894. Л. 158 об.; Д. 940. Л. 45, 49, 61.

[26] Там же. Д. 877. Л. 189–189 об.; Д. 923. Л. 81–82.

[27] Там же. Д. 923. Л. 106.

[28] Там же. Д. 877. Л. 186 об.

[29] Там же. Л. 187 об.

[30] Там же. Л. 191–191 об.

[31] Там же. Д. 923. Л. 95 об.

[32] Там же. Д. 877. Л. 206 об.; Д. 899. Л. 96.

[33] Там же. Д. 877. Л. 206.

[34] Там же. Л. 209.

[35] Там же. Л. 209–210.

[36] Там же. Л. 209; Д. 923. Л. 114.

[37] Там же. Д. 877. Л. 203–203 об.

[38] Там же. Л. 204.

[39] Там же. Д. 923. Л. 92 об. – 93.

[40] Там же. Л. 67 об., 75–75 об.

[41] Там же. Л. 77 об.

[42] Там же. Л. 86 об., 88–89, 91.

[43] Там же. Л. 76–77.

[44] Там же. Л. 95.

[45] Там же. Л. 96.

[46] Там же. Д. 877. Л. 189–190.

[47] Там же. Д. 923. Л. 71.

[48] Там же. Л. 69 об. – 72 об.

[49] Там же. Д. 877. Л. 192–194 об.; 195–196.

[50] Там же. Л. 197–197 об., 202–202 об.

[51] Там же. Д. 923. Л. 64–64 об.

[52] Там же. Л. 83–83 об.

[53] Копылова О.Н. Центральные государственные архивы СССР… С. 16–17. ЦГАКФФД покинул Саратов еще в ноябре 1941 г. (См.: Баталин В.Н., Малышева Г.Е. Указ. соч. С. 43.)

[54] ГАНИСО. Ф. 138. Оп. 1. Д. 923. Л. 121.

[55] Там же. Д. 904. Л. 21, 36.

[56] Там же. Д. 923. Л. 95 об.

[*] 31 октября 1941 г. Главное архивное управление НКВД СССР было переименовано в Управление государственными архивами (УГА) НКВД СССР. Обратное переименование произошло в январе 1944 г. (См.: ГАРФ. Ф. Р‑5325 «Главное архивное управление при Совете министров СССР». Оп. 10. Д. 816. Л. 80.)